Мою пассажирку звали Олимпиада. А что? Хорошее женское имя: сильное, стремительное, смелое. То что нужно для Марса! И не беда, если фамилия твоя Котикова. Как по мне, так для девушки очень даже ничего. Вон, во времена первого Союза детей вообще называли даздрапермами и владленами. И ничего, жили. Кстати, Владлен — хорошее имя. Есть в нем что-то французское...
Ехать предстояло долго. Автопилота на «мымре» не было, да и не помог бы он здесь. Вон ведь — камень на камне, да глыба на глыбе — целый лес. И откуда их столько навалило?
Обычно, в пути я включаю музыку, а то ведь от однообразия и качки заснуть можно. Это только первый месяц у каждого булыжника останавливаешься. А что такое Марс, если подумать? Небо цвета какао со сливками, холмы, да пустыни. На Земле что-ли их нет?
Первый Союз, как известно, распался в 91-м, и, конечно, все думали, что это навсегда. Капитализм, рыночная экономика, человек человеку — товар. Ну, вы, наверное, слышали, родители рассказывали. А в 20.. после затяжного кризиса все вновь изменилось, как в 91-м, только в другую сторону — в правильную. И, вдруг, оказалось, что и социализм вполне себе рабочая экономическая модель, и люди — не товар. И всем даже понравилось, хотя по началу тяжело было, непривычно. Ну, а кому совсем невмоготу — те уехали. «Железного занавеса» никто возводить не собирался.
По паспорту, наше транспортное средство называется «ММР-21» или «Малый марсианский разведчик». А среди нас, пилотов, просто «мымра». Основное средство передвижения на Марсе, между прочим. Американцы, и те, заказали у нас дюжину машинок для своих станций. А что? Аппарат надежный, автономный. Хотя, случаются и поломки. А где вы видели чтобы совсем без поломок? В основном, из-за пыли. Тут, конечно, не как на Луне, но зато имеем песчаные бури. Это раз. Особенности рельефа, будь он неладен, — два. Ну, и, наконец, запчасти, которых приходится дожидаться с Земли по нескольку месяцев. Марс как никак. И пока большая часть «мымр» исследуют планету, остальные стоят «на приколе», но не просто пылятся, дожидаясь ремонта, а выполняют роль мини-лабораторий, метеостанций и перевалочных пунктов.
— Ты какую музыку любишь? — обратился я к девушке.
Сосредоточенная, с золотистыми волосами, собранными сзади в тугой пучок, в белом скафандре без шлема. Шлем лежал рядом на сиденье. Левой рукой она придерживала его, а правой держалась сама за скобу у крыши. На особо сложных участках машину начинало немилосердно трясти и раскачивать. Но, случалось это, к счастью, не часто. Если бы не гироскопические пружины, позволяющие сохранить устойчивость марсоход бы давно перевернулся.
— Не знаю...
Вот не люблю я таких, из которых все надо вытягивать, которых всю дорогу надо развлекать, потому что иначе сам себя бирюком начнешь чувствовать. Вот ведь упала на мою голову!
* * *
Солнечная буря на Земле — дело обычное, даже захватывающее, если вы живете за полярным кругом. На Марсе — по другому. Световое шоу в небе тут не увидишь, да и само небо тоже, если жить хочется. На время бури весь персонал станций уходит под землю в специальные убежища. Когда-то давно американцы строили такие, ожидая ядерного удара Советов. Удар так и не последовал, и убежища оказались не нужны. Но здесь, на Марсе, нам частенько приходится ими пользоваться, иногда по нескольку раз в месяц.
Экспедиции Адамса не повезло с самого начала, когда у них начались проблемы со связью. Но они решили продолжить путь, рассчитывая починить передатчик в дороге. И когда станции на Луне зафиксировали мощный выброс плазмы с Солнца у Адамса вновь отказала рация. Сигнал тревоги, вещавший на весь Марс непрерывно в течении суток не был принят. Оказавшиеся посреди пустыни, за полсотни километров до ближайшей станции, у них не было ни единого шанса укрыться. 10 грей — это не шутка.
Девушка в кабине «мымры» везла с собой арадиацин: средство которое замедляет течение лучевой болезни. Американцы не хотели, чтобы наши спасатели эвакуировали экипаж на советскую базу. Уговорить их позволить оказать помощь их же товарищам, вернее, коллегам, было большим успехом. Лекарство должно было позволить беднягам продержаться до прихода своих спасателей.
— Давно на Марсе? — спросил я, чтобы прервать затянувшуюся паузу.
— Не очень... второй месяц. А вы?
Ну вот, откуда это дурацкое «вы»? Мы же с ней ровесники. На Гусе все друг с другом запросто, даже зеленые новички.
— Полгода почти. До этого была обычная практика на Луне, как у всех.
Снова помолчали. Разговор почему-то не клеился.
— Мы ведь успеем?
— Постараемся успеть. Но, сама видишь, какой здесь рельеф. Быстрее ехать просто нельзя, сломаем «мымру».
— Кого?
— Ну, марсоход наш. Мы его так зовем. Или ее. Пилоты, то бишь. Тебе нравится это название?
— Да, забавное.
Ехать предстояло еще очень долго. Можно было включить музыку или продолжить разговор.
Я люблю музыку, но обычно слушаю ее только когда еду один. Мне нравится классика: двадцатый век подарил миру много замечательных исполнителей. Современная музыка тоже ничего, но вот в таких местах как Долина Ветров или Холмы одинокого путника должно звучать что-то вечное.
Я бросил взгляд на свою спутницу. Она спала.
* * *
— Ну что, выспалась? — спросил я спустя час, когда мы проезжали мимо одного необычного холма, формой напоминающего спину двугорбого верблюда.
— Что? Ой, простите, я действительно немного задремала. Нам еще далеко?
— Ну..., — я бросил взгляд на экран навигатора, — примерно половину пути проехали.
— А-а-а, это хорошо.
Забавная девчонка. И имя у нее такое необычное. Интересно, что ее привело на Марс?
— Слушай, хотел спросить... Эм-м... А как тебя родители зовут?
— Что?
— Ну, у тебя есть короткое имя?
— Есть, конечно... Только, обычно, я его никому не говорю.
— Даже пилотам марсоходов?
Я тут же мысленно раскаялся за свой вопрос. Еще не хватало, если она подумает, что я решил за ней приударить.
— Мама зовет меня Лимпа, когда мы одни. А отец... Я его почти не помню, я была тогда еще совсем ребенком. Знаю его только по рассказам мамы. Это он предложил назвать меня Олимпиадой.На секунду она замолчала, словно заново переживая те события, помнить которые, конечно, не могла. Наконец, справившись с чувствами, она закончила:
— Я думаю, их стратолет накрыло волной. В том районе тогда были шторма. Может быть, поэтому их не успели спасти...
— Слушай, ты прости... Тебе, наверное, тяжело все это вспоминать?
— Это было так давно. Впрочем... лучше не отвлекаться и не забывать о том зачем мы здесь.
Олимпиада была врачом-радиологом. Это ее первый самостоятельный выезд. На Гусь она прилетела вчера со Скиапарелли, потому что наша база оказалась ближайшей к месту аварии американцев. Как попала на Марс? Да как и все — по конкурсу. Подала заявку в МОКИ с рекомендациями из ВУЗа, с работы. Полгода ожидала ответа, потом еще полгода тренировок, практика, и опять тренировки. И три долгих месяца полета к Марсу, которые тоже не назовешь отпуском.
Марс ей нравился. У нее даже была своя научная программа.
— Не укачивает?
— Нет, я привыкла. То есть, я хотела сказать, нас учили переносить перегрузки. Вам пилотам конечно проще.
Впервые с начал нашей поездки я заметил легкую улыбку на ее лице.
Олимпиада была врачом-радиологом. Это ее первый самостоятельный вызов. На Гусь она прилетела вчера со Скиапарелли, потому что наша база оказалась ближайшей к месту аварии американцев. Как попала на Марс? Да как и все — по конкурсу. Подала заявку в МОКИ с рекомендациями из ВУЗа, с работы. Полгода ожидала ответа, потом еще полгода тренировок, практика, и опять тренировки. И три долгих месяца полета к Марсу, которые тоже не назовешь отпуском.
Марс ей нравился. У нее даже была своя научная программа.
Наша база. Находится в кратере Гусев. Такое же название носит и станция, но большинство местных называют и кратер и базу просто: Гусь.
Международная исследовательская база Скиапарелли расположена в кратере, названом в честь итальянского астронома. Это «ворота» Марса. Каждый кто работает на Марсе попадает сначала на Скиапарелли.
РИТЭГ — это топливо для «мымры». Точнее — источник энергии на радиоизотопах. У марсохода их несколько. Один питает двигатель, другой — радио, третий — систему жизнеобеспечения. Они взаимозаменяемы. Поскольку сейчас «метеомымрой», по прямому назначению, никто не пользуется один из РИТЭГов решено забрать на базу. Чего оборудованию зря простаивать?
Международная организация космических исследований. В ведении этой конторы — все «космические дела». Ни один человек не покинет Землю без разрешения МОКИ.
Сейчас мы будем проезжать мимо одной «метеомымры». У нее, кажется, были какие-то проблемы с шасси, ну и ребята приспособили ее под метеостанцию. Васька Самолкин говорил, что на ней стоит почти новый РИТЭГ. Можно забрать его сейчас или на обратном пути.
Я повернул штурвал вправо. Желтая линия на экране навигатора, соединяющая «мымру» с местом аварии из прямой начала превращаться в наклонную. Я рассчитывал сделать все быстро. Лишний час, зато у нас будет дополнительный источник энергии, а энергией на Марсе не разбрасываются.
Когда я рассказал Олимпиаде о своем плане, она, вдруг заявила, что мы должны продолжить наш путь:
— Мы не можем тратить ни одной лишней минуты, ведь нас ждут люди. Они погибнут, если мы опоздаем!
Я пытался объяснить ей, что у нас будет источник энергии, который может пригодиться, если у американцев вышли из строя их собственные, но она настаивала на своем. Вот уж бы не подумал, что такая тихая девушка может быть настолько упертой! Но за экспедицию отвечал я и решение принимать мне: ехать за РИТЭГом или послушать девушку.
Прошло уже шесть часов как мы выехали. Солнце перевалило зенит и клонилось к тонущей в колеблющейся дымке линии горизонта.
— Смотри! - воскликнул я, — Пылевой дьявол!
Встретить пылевого дьявола было большой редкостью, даже среди нас пилотов, которые проводили больше всех времени на поверхности. Считалось даже, что это приносит удачу. Пилоты вообще народ суеверный. Эти вихри всегда возникали внезапно и так же внезапно исчезали. Наверное, им бы больше подошло имя «призраки».
Мы остановились на небольшой привал. Я достал из «холодильника» пару энергетических батончиков, стаканчики с кофе и предложил их своей спутнице. Девушка вежливо отказалась, и мне пришлось перекусывать в одиночестве.
По инструкции, каждые шесть часов поездки предписывалось делать паузу на отдых, и в любое другое время я бы с удовольствием воспользовался этим предписанием, но сейчас мне не хотелось задерживаться. Хотелось поскорее добраться до цели и покончить с этим.
Я решил поступить так, как считал правильным. Уже через полчаса я заметил яркий отблеск «мымры» впереди.
Это был в точности такой же марсоход как наш. Правда ему не доставало переднего шасси, из-за чего он зарылся носом в землю. Я остановил «мымру».
Олимпиада осталась внутри. Я спрыгнул с подножки марсохода, и мягко приземлился на рыхлую землю. «Метеомымра», как и полагалось, была заперта. У марсоходов не бывает ключей или каких-то специальных смарт-карт. Основной принцип на Марсе, да и в космосе вообще — «чем проще, тем лучше».
Индикатор возле двери указывал, что давление внутри марсохода равно марсианскому. Я несколько раз повернул небольшое колесо и дверь плавно выдвинулась наружу. Я сдвинул ее вбок и вошел.
РИТЭГ находился в задней части салона. Маленький, размером с набор для инструментов контейнер. Я протянул к нему руку, чтобы взять, но вместо твердого тела ощутил пустоту. Не удержавшись, я повалился вперед прямо на контейнер, но не ударился о него, а провалился внутрь.
«Кажется, это...
...» — успел подумать я.
Мы спускались вниз по пологому плато, которое, на самом деле, было склоном древнего полуразвалившегося кратера, образовавшегося в те времена, когда здесь еще текли реки. Местность была довольно ровная, так что я немного прибавил газу.
Недавняя встреча с «дьяволом» могла быть предвестником чего-то большего. Я включил радар и не ошибся. Я остановил «мымру».
— Что-то случилось? — спросила Олимпиада.
— Да. Впереди песчаная буря.
— Сильная?
— Не знаю. Радиус действия радара — десять километров, и ни одного просвета впереди. Видишь?
— А, может, можно... объехать?
Я задумался. Остаться здесь и приготовиться к буре или рискнуть и попытаться ее обойти?
Ответственность за безопасность миссии лежала на мне. Я просто не имел права рисковать нашими жизнями. А если буря нас опередит? Мы ведь и встретить ее достойно не сможем.
Я надел наушники и начал вызывать базу.
— Гусев, прием! Говорит сто первый. Нахожусь в координате... Впереди на сто шестьдесят пылевая буря. Удаление девять с половиной. Будем пережидать. Гусев, прием!...
В наушниках слышались пощелкивания и треск. Я снова и снова вызывал базу, но безрезультатно, связи не было.
— Ладно, — немного помолчав, сказал я, — будем готовиться к встрече. Для начала уберем батареи.
Инструкции для застигнутых бурей существовали давно, с момента начала колонизации Марса. Все это мы проделывали на учениях не раз: убрать солнечные батареи, радар, выдвинуть опорные штыри, закрыть иллюминаторы ставнями, надеть скафандры...
Через пятнадцать минут все было сделано. Мы были готовы. По-крайней мере, мы сделали все возможное.
Теплый матовый свет ламп в потолке освещал салон.
— Вам не страшно?
Вопрос Олимпиады застиг меня неожиданно, почти как буря. Хотелось непринужденно рассмеяться, сказать что-нибудь остроумное, но вместо этого я ответил:
— Немного. Все будет хорошо, я знаю.
Я бросил взгляд на радар: километр!
«Мымру» тряхнуло. Не сильно, просто небольшой толчок. Потом я почувствовал как марсоход начало раскачивать. К этому, неожиданно, добавился еще и стук.
— Что это?
— Камни. Просто камни. Не обращай внимание. Знаешь что? Закрой глаза и постарайся уснуть.
Идиотское предложение, но ничего более лучшего мне не пришло в голову. Я посмотрел на Олимпиаду. Она сидела позади меня. Тихо. Закрыв глаза. Только едва слышные звуки ее дыхания доносились из наушников.
Я не долго раздумывал.
— Гусев, прием! Говорит сто первый. Нахожусь в координате... Впереди на сто шестьдесят пылевая буря. Удаление девять с половиной. Буду объезжать. Гусев, прием!...
В наушниках слышались пощелкивания и треск. Я снова и снова вызывал базу, но безрезультатно, связи не было.
— Ладно, попробуем объехать эту бурю. Держись!
Я завел «мымру» и мы рванули. Ну, не совсем так, конечно. Марс — это не про скорость, да и кому придет в голову делать скоростные марсоходы? Вот, лет через десять, когда здесь проложат магистрали... И все же я старался успеть, пытался выжать из старенькой «мымры» весь запас «кэ-эм-че», который в ней еще сохранился. Но буря оказалась и быстрее и больше, чем я предполагал. Это стало понятно уже минут через двадцать.
Горизонт на траверзе быстро темнел, стал темно-бурым, затем серым. Тьма стремительно накрывала нас. Укрываться уже было поздно, убегать — бессмысленно. Я лишь успел закрыть иллюминаторы защитными ставнями, когда первый порыв ветра толкнул марсоход. Не сильно, но настойчиво. Вновь толчок, и еще один. Я, вдруг, почувствовал, что марсоход движется. Ураганный ветер катил нас в пугающую неизвестность, с каждой секундой все быстрее. Я увидел на экране навигатора темную кляксу. Скала? Я этого не знал. Я ясно видел лишь черное пятно, да желтую стрелку марсохода, стремительно несущуюся на нее.
— Держись!
Я схватил руку девушки за мгновение до удара.
«Кажется, это...
...» — успел подумать я.
Через час удары и тряска прекратились.
— Закончилось? — девушка потянулась к шлему, очевидно, намереваясь его снять.
— Подожди, — остановил я ее жестом, — надо все проверить.
Я пробежался пальцами по панели управления. Ставни на боковом иллюминаторе немного приподнялись, всего на пару сантиметров, но мне этого было достаточно. Я уставился в открытую щель. Небо все еще было темно как на Земле перед грозой, но видимость уже была достаточная. Я выдвинул радар. Похоже, буря нас миновала. Оставалось осмотреть марсоход и можно двигаться дальше. Но снаружи меня ждал неприятный сюрприз. «Мымра» не могла ехать. Опорные штыри слишком глубоко ушли в зыбкую породу и не в какую не хотели высвобождаться. Я сообщил об этом Олимпиаде.
— Тогда... нужно идти самим.
— Что? О чем ты говоришь?
— Мы не можем их бросить.
Она была настроена очень решительно, но я не сдавался.
— Ты понимаешь, что это невозможно? Ты хоть представляешь сколько туда еще идти? Это тридцать километров, полсотни тысяч шагов...
— Это ведь Марс, сила тяжести здесь меньше.
— Да ты просто не в своем уме, еще ученый...
— Я пойду! Это мой долг. Как врача, как... человека.
Она отстегнула ремень, который удерживал ее во время поездки, пристегнула кислородный баллон к креплению на задней части скафандра. Затем взяла свой маленький чемоданчик с красным крестом на крышке. Такой знакомый всем символ...
«Это безумие, — думал я, — идти пешком. Ведь никто, никогда этого не делал. Ни на Марсе, ни на Луне, вообще нигде за пределами Земли».
Олимпиада уже вошла в кессон. Над входным шлюзом загорелась красная табличка «Идет декомпрессия». Вот она уже в нескольких шагах от «мымры». Маленькая белая фигурка, словно песчинка кварца в огромной пустыне. Я еще мог догнать ее.
Я сидел и смотрел как она удалялась, как ее крохотный силуэт медленно таял среди этих бесконечных марсианских холмов под низким темнеющим небом, которое, казалось, готово обрушиться в любое мгновение. Мне показалось оно действительно стало ближе. Его тяжесть начала давить на меня буквально физически. В глазах потемнело, и я перестал что-либо видеть.
«Кажется, это...
...» — успел подумать я.
Я быстро схватил баллоны с кислородом. Немного поколебавшись, включил «SOS». Затем считал секунды пока шла декомпрессия. Проклятье! Быстрей, быстрей!
Почти не глядя спрыгнул вниз, едва удержав равновесие на зыбком грунте. В каком направлении она пошла? Я вспомнил про рацию.
— Олимпиада, Олимпиада! Я иду к тебе! Где ты?
Никто не ответил. Наверное, она не догадалась включить свою рацию.
Голубое вечернее солнце у горизонта начало проглядывать сквозь хмурую дымку. Как было бы хорошо присесть возле вон того валуна и полюбоваться закатом, поискать маленькую голубую звездочку — Землю. Мысленно дал себе пощечину: не о том сейчас думаю! Я включил фонарик. Яркий луч света начал шарить по земле во всех направлениях. Кажется, следы! Пара овальных отметок со следами протектора и выдавленными «OX135Z» — ее позывной. Я помчался туда, куда уходили следы, по-марсиански: согнувшись чуть вперед и преодолевая по полтора метра за раз.
И я увидел ее.
Она бежала. Никогда бы не подумал, что можно бежать по Марсу так легко, почти не касаясь земли. Я чувствовал, что не успеваю за ней, но не переставал вызывать ее по рации, хотя уже и смутно понимал, что это бесполезно.
Неожиданно, левой ногой в темноте я споткнулся обо что-то. Мое падение длилось почти вечно. По-крайней мере, достаточно, чтобы выставить вперед руки, завалиться на бок — все, что угодно! Но в тот момент я был простым наблюдателем. Даже когда шлем коснулся твердого камня. Даже когда почувствовал удар, увидел кровь и разрастающуюся трещину на стекле. И даже предсмертный пронизывающий сознание свист выходящего воздуха не заставил меня испугаться, потому что, даже сквозь него, я услышал другие звуки — звуки ее шагов. И они приближались.
Тук-тук-тук... Тук-тук-тук...
Какой-то отдаленный стук медленно заполнял мое сознание. Откуда он? Зачем? Я попытался двинуться вперед и тут же больно ударился носом обо что-то твердое.
— Сейчас, сейчас... — раздался приглушенный мужской голос. — Лежите спокойно, молодой человек, сейчас мы вас освободим.
Внезапно, тьма исчезла и в глаза мне ударил яркий искусственный свет.
Сверху на меня смотрело веселое лицо Олимпиады Котиковой, студентки Московского университета космонавтики, моей школьной подруги. Из-за ее плеча выглядывало немного обеспокоенное лицо аспиранта Стоцкого.
Теперь сознание уже полностью вернулось ко мне. Я лежал в селенокамере в помещении университетской лаборатории нейростимуляции. Это была идея Олимпиады — присутствовать на моих вступительных экзаменах. Она сама училась на втором курсе, но уже воображала себя дипломированным врачом.
— Ну и ерунду же ты нес, — добродушно заметила девушка.
— А? Наверное... Могла бы и не подслушивать, — я сделал вид, что обиделся.
— Я, как врач, должна все про тебя знать.
— А про врачебную этику ты слышала?
— У нас этот предмет только в следующем семестре начнется.
— Тогда понятно... Спасибо тебе, — неожиданно для себя проговорил я.
— За что же?
— Да просто так. За все.
— Ладно, пилот, — она улыбнулась, — давай одевайся скорее, не то опоздаешь на следующий экзамен. Ребята нас, наверное, уже заждались!