__Предыстория__
Денис Маркович есть человек особенного толка. Дела его, всегда пресыщенные благоразумием, отличаются исключительной рациональностью, сопряженной с терпеливостью, точностью, немногословностью, и, что важнее прочего, – понимающей податливостью. Нет такого собеседника, нет такого общества, в котором Денис Маркович не в состоянии наладить теплые товарищеские отношения; нет такого коллектива, где он не стался бы в качестве «своего», не смог бы обрести положенное место среди витиеватой, не всегда явной, но всеобъемлющей иерархии. Используя неприхотливый характер и не последний свой ум, со всей скромностью принимая как собственные недостатки, так и преимущества, коих у него за прожитые годы собралось в действительности немало, Денис Маркович в крайней степени трезво подходил к вопросу общественной жизни. Он никогда не позволял себе излишнюю, подчас вредительскую, но точно чуждую амбицию; он так же не спешил делиться с ближним ни своими размышлениями, ни чувствами – всегда опасливый и кроткий, Денис Маркович давал себе вполне осмотрительный отчет в том, что подобные оплошности чреваты разумением его сути другими...
[[Продолжить знакомство с Денисом Марковичем.]]
[[Довольно пространных предысторий – пора подстраиваться.]]Понимание же сути, как следует из особливой философии Дениса Марковича, — ближайший путь к победе, а при экстраполяции на него – поражению. Из данного допущения напрямую следует то, что информация – главнейший его союзник, но, однако, так же и враг, если сведения касаются его, и используются не им, но кем-либо иным. Денис Маркович хоть и был человеком тонко чувствующим обстоятельства, людей и их нравы, но все равно боялся где-то недоглядеть, недобдеть, упустить из виду человеческую гнильцу, из-за которой, по своей глубочайшей наивности, имеется явственная возможность всласть выстрадаться. Поэтому, наиболее удобным оказался всесторонний побег внутрь себя; оставляя снаружи только лишь функциональное существо, способное к поглощению ресурса извне, он становился всяко сильнее и пригоднее к жизни в обществе-срезе, постпролетарском мире, где царствует не происхождение или образованность, но сила и рабочая простота. Верно, что совокупность вышеизложенных психологических особенностей возникает не на пустом месте, но вследствие ранения личностного характера, о котором следует умолчать из убеждений конфиденциальности.
Также верным является то, что наблюдение за Денисом Марковичем необходимо вести в полевых условиях, а не в рафинированном, пустозвонном слоге морализирующего рассказчика. Скромный игровой сказатель полагает, что философию Дениса Марковича возможно понять только из его быта, а именно — первого приема пищи.
[[Наблюдать за завтраком Дениса Марковича.]]
[[Довольно пространных предысторий – пора подстраиваться.]] __Путь на работу__
В этот тревожный январский вечер, прикрываясь припорошенным капюшоном от надвигающейся метели, вы переминались с ноги на ногу посреди заметенной трамвайной остановки. Шестой номер, или как говорят старые харьковчане, — шестая марка, — неспешно подъезжал, напирая электропроводными рогами.
Вот рогатый останавливается: из него выбирается скопление чавкающих ботинок пассажиров; вы, подтянувши рюкзак с рабочей одеждой, едой, повербанком и прочим скарбом, опрометью поднимаетесь по ступенькам в мокрый салон, принимая почетное кумачовое знамя загрязнителя трамваев.
Путешествие начинается.
[[Вытащить из куртки карточку, оплатить проезд в терминале, закрепленном на поручнях.]]
[[Достать мелочь из кармана, оплачивая проезд кондукторше.]]
[[Сделать вид, что вы уже оплатили проезд.]]Утро его начинается не с кофе. Кофе его нисколько не бодрит. К тому же, как он всегда любит подчеркнуть, кофе портит зубы и повышает кровеносное давление, что уж совсем не согласовывается с чаяниями Дениса Марковича о здоровой и счастливой жизни. Вместо этого, желая запивать завтрак чем-то окромя воды, Денис Маркович дозволяет себе вдоволь порадоваться чашечкой зеленого чая. Завтрак его, всегда до однообразия спартанский, представляется яичницей, гарниром из каши или картошки, иногда небольшим куском мяса, но точно не рыбы – рыба слишком жирна для первого приема пищи; к бутербродам Денис Маркович относится с должным пиететом, который они по справедливости заслужили за годы верной службы в качестве первейшего утреннего пропитания. Но Денис Маркович все же предпочитает использовать меньше сливочного масла, ведь оно обыкновенно состоит из вредительской пальмы. Из этого естественным образом следует, что ныне Денис Маркович чурается некогда приятных утренних чаепитий с бутербродами, используя для тождественных целей сдобный сухарик или галетное печеньице, какую-нибудь булочку, или же горсточку шоколадных конфет. Конфеты он принимает порционно, мягко, аккуратно – дурные калории ему ни к месту, ни к желудку, ни к бокам.
Однако сегодня, возможно, завтрак его весьма отличается...
[[Что произошло с философией Дениса Марковича?]]
[[Довольно пространных предысторий – пора подстраиваться.]] Сегодня — не рядовой день. Денис Маркович с предательским видом сидит над третьей, доселе запрещенной конфетой, чувствуя, что его желудок непроизвольно сводится от почти животного хотения съесть малость больше шоколада, чем ординарно положено.
Тем временем вокруг диетологических дум рассветом воспылала не новая, но все же приличная кухня, имевшая красивую монолитную столешницу с вмонтированным умывальником. В смежной с ним конструкции мирно крутила барабаном стиральная машинка, достирывая домашнюю одежду и сменную охранную робу. Что-то идет вопреки тривиальному обычаю, и даже газовая плита, на которой в казанке вовсю тушится картошка, из-за ветряного возмущения подавляет бодрые языки газового пламени, не позволяя последним приготавливать еду. Промозглый декабрьский ветер, пробиваясь сквозь мельчайшие щели в пластиковой раме, будто бы шантажировал Дениса Марковича, заставляя принять неуверенные, сомнительные требования как можно скорее. Было ясно, что революционные изменения в природном ритме, многолетнем укладе Дениса Марковича приближаются по-разбойничьи форсированным темпом: вот-вот они наступят, и вот-вот он лишится значительной части мировоззренческой базы, если угодно, нравственного идеала умеренности, иногда извращенного и неисполнимого, но оттого в крайней степени желанного.
[[«Не злитесь же, братцы мои, — обращается тот к кухонной утвари, — коль расскажу вам, какая мерзопакостная смена давеча ждала меня.»]]
[[Довольно пространных предысторий – пора подстраиваться.]] Ему не ответила ни газовая плита, ни стиральная машинка, ни конфета, ни столовые приборы – все они, в силу отсутствия таковой возможности, сохранили гордое вербальное одиночество. Во всем помещении, пригретом батареей центрального отопления и ярко-плотными лучами восхода, верховодила пустотная тишина: эта стыдливо-сдержанная молчаливость, перебиваемая ударами намыленного барабана, вселяла в него если не ощущение неудачливого бобыльства, то точно закрепляла в сердце какое-то демоническое шутовство, в котором он выступал будто объект едкой насмешки, потерявший остаток общественного лица. Всего-то за сутки Денис Маркович успел измениться настолько, что готов совершить тягчайшее нравственное преступление – поражение на пути умеренности. Тогда, ворочая меж пальцев сладость, ставшую предметом идеологического раздора, он с подавленным видом продолжил пораженческий монолог:
«Нет, и вам не интересно. Знаю: непутевый ваш домохозяин. Простите, братцы, невмоготу мне больше. Не для меня такая жизнь.»
[[Послушать Дениса Марковича.]]
[[Довольно пространных предысторий – пора подстраиваться.]] Несуетливо, непоспешно раскрывает он обертку, особо аккуратным, филигранным движением подносит третью конфету ко рту. Съедает, встает с места, чтобы выключить газ. Хватает стоявшую на соседнем табурете миску, собирает постиранные вещи из выключенной машинки, складывая их в вышеуказанную пластиковую емкость, направляется прочь из кухни. Денис Маркович вполголоса бубнил так, чтобы даже вилки и ложки не услышали его замечаний:
«Я напишу об этом. Я поясню им всем, и себе! Я объясню, почему выбрал путь предательства собственным идеалам, почему отказался от бытия сахаронезависимым... Да, в прозе это всяко приятнее: должный уровень цинизма, самокритики, благонамеренная в части изобличения пороков сатира. Все же, лучше делиться этими чувствами с человеками, чем с плодами их трудовой деятельности. Хотя, если поразмыслить – над всеми нами когда-то потрудились.»
[[И что же стал писать Денис Маркович?]]
[[Что такое — бытие сахаронезависимым? И кто над нами трудится?]]
[[Довольно пространных предысторий – пора подстраиваться.]] Денис Маркович взялся сочинительствовать. Точнее не сочинять, но расписывать для нужд вечности собственные злоключения, без всякого явного вранья или умышленного опорочения мотивов персонажей, их решений и поступков, некоторые из которых так и остались по-настоящему непонятыми. Сочинял он методично, рьяно, с усердием и практичностью в течение долгих недель, возвращаясь домой после суток. Делал он это, конечно же, не с утра – только хорошо выспавшись, ближе к шести вечера он приступал к ваянию житейских историй; Денис Маркович сумел не только сохранить события в полном многообразии форм, но и несколько облагородить, традиционно сгладить острые углы, насытив их достойным смыслом. Писал он на новеньком ноутбуке, взятом в кредит полгода назад, чтобы обеспечить пустозвонное, лечаще-праздное времяпрепровождение, то есть досуг рабочего человека. Онлайн-игры, сериалы, псевдохудожественные изыскания – все это совмещалось на кредитном ноутбуке, так что Денису Марковичу приходилось отрабатывать на одну-две смены больше, чтобы иметь возможность платить и за немалую коммуналку, и за ноутбук, не беря во внимание затраты на пищу, одежду и медицинские нужды. Но что не сделаешь во имя отдыха – жизнь его и без того сера, и без того лишена ласковой отдушины, без того в сущности опустевшая после исхода из инфантильной юношеской жизни. Денис Маркович восполнял все это с лихвой: эскапизм искусственных миров позволял чувствовать себя не только творцом, но и владыкою, и судией, и пророком, и просто во всех сферах успешным криптобожественным существом.
[[Неужели Денис Маркович — графоман?]]
[[Довольно пространных предысторий – пора подстраиваться.]] "Сахаронезависимость, — приговаривал Денис Маркович всякий раз, глядя на прозрачную стеклянную сахарницу, доверху набитую полугодичным песком, — это прежде всего психическое качество, воспитуемое в благонравном человеке."
После этого он обыденно представлял себе, как вволю орудуя столовой ложкой, пожирает невероятные объемы белой сладости — и только мечтал. Сахар оставался на месте, используемый исключительно для некоторых блюд или по приходу гостей.
"Быть может, над нами матери с отцами старались слегка хуже, чем мы стараемся оттянуть появление нового поколения главным образом из распущенности и излишеств в воспитании, — также говорил Денис Маркович, — но любви там было всяко больше, чем в нашем непростом половом труде."
А потом он возвращался к недописанному рассказу, похабно улыбаясь.
[[И что же стал писать Денис Маркович?]]
[[Довольно пространных предысторий – пора подстраиваться.]]
Отнюдь, ведь Денис Маркович — поэт. И не просто поэт, но великолепнейший и одареннейший среди всех нынешних литераторов, — так думал Денис Маркович, защищая свою психику от неумолимой действительности.
В одну из бессонных ночей, когда какое-то из его произведений оказалось под шквалом критики или, быть может, тогда, когда Денис Маркович прочитал в, да простят его музы и божества поэзии, "толстяке" невнятное, бездарное и лишенное рифмы и ритма стихотворение, он в праведном исступлении написал сей невероятный силлабический стих, ритмика которого недоступна для понимания постмодерного филистера:
----
Вокруг меня сонмы графоманов!
Эти бесстыдники вышивают смехоткано,
Посредственности дикой скулеж,
Из себя строя неофеодальных вельмож.
Если песне должно ритм держать,
Военнослужащим строем в ногу шагать,
Отчего на свете не в силах рифмач,
Изящностью слова свои плечи распрячь?
----
Главным образом бич Дениса Марковича заключался в том, что искусство ему представлялось той нивой, тем поприщем, в работе на котором невозможно ни подстроиться, ни промолчать. Потому Денис Маркович, вооружаясь острой мышкой, вновь и вновь выступал супротив всеобщего запустесния и дегенерации, зыбкого канона, построенного коллективом дремлющих конформистов.
[[Что за несуразица, честное слово?!]]
[[Произведение искусства.]]
[[Довольно пространных предысторий – пора подстраиваться.]] Так думали многие, кому удалось ознакомиться с его ранним творчеством: кто-то из малодушия, кто-то в силу недостаточной образованности, кто-то исходя из хорошего образования и устоявшегося вкуса, а иные — из зависти.
Некоторые ограничивались льстивой похвалой, замещавшей здравую критику, или молчаливым прочтением, откровенно не понимая написанное.
А Денис Маркович есть человек. Человеку легче руководствоваться сладкой ложью.
[[Довольно пространных предысторий – пора подстраиваться.]] Сходно с вами мыслил и Денис Маркович. Он пребывал в тончайших грезах, по-детски помышляя о том, что когда-нибудь сборники произведений разойдутся многотысячными тиражами, что они будут переведены на официальные языки ООН и наконец станут популярны не только среди элитарного читателя поэзии, но и обывателя, а обывательских детей заставят учить стихи Дениса Марковича наизусть. А рассказы! Рассказы его, — потемки души, — будут исследовать кропотливее земной тверди, расчленяя многообразие потаенных смыслов.
Так думает всякий, кто начинает сочинительствовать.
Но судьба почти всегда распоряжается иначе.
[[Довольно пространных предысторий – пора подстраиваться.]] Вы вынимаете карточку горделивого харьковчанина, подносите ее к магниту терминала — он подсвечивается зеленым, снимая шесть гривен со счета.
Кондукторша, нахмурившись подле вас, удостоверилась в оплате проезда, и пошла к другому пассажиру, держа в руках кипу билетов.
Ехать придется немало. Работа ожидает вас на другом конце города, в одном из супермаркетов около главного транспортного узла — Южного вокзала. Скорее всего, поездка займет по меньшей мере час.
Вы отходите от дверей, смеряя взглядом салон: рядом есть несколько свободных мест на двухместных сиденьях.
Первое из них вы разделите с пожилым мужчиной, сидевшем без шапки, отчего облик его пестрил сединою и взлохмаченными волосами; словом, был он весь вздыбленный и не особо смиренный во всех отношениях. Что-то, видимо, гнетило этого старичка, что-то петлей довлело над серцем возможного попутчика.
Другое же место, свободное от чьей-то пятой точки, соседствует с седалищем смуглого паренька. Его глаза, карие от природы, сегодня были окрашены в неестественно красноватый цвет. Он то и дело улыбался, щурился, откидывался на спинку кресла, что-то бубнел самому себе; иногда он доставал телефон и лихорадочно писал сообщения или нашептывал невнятную тарабарщину в голосовые сообщения. Кажется, он находился в состоянии блаженном и экстатическом.
К кому вы подсядете?
[[К хмурому старику.]]
[[К смуглому повесе.]]
Вы уселись слева от мужчины.
Трамвай, постукивая колесами от плавного перекатывания между рельсами, тягуче перемещался по маршруту.
Старик, покачиваясь на месте, то смотрит в окно, то украдкой поглядывает на вас: ему хочется о чем-то говорить; с кем — факультативное обстоятельство.
Целый час вам придется чем-нибудь занимать себя.
[[Уткнуться в телефон, листая Телеграм-каналы.]]
[[Проявить инициативу, заведя разговор с пожилым мужчиной.]]
— Приветствую. — с ходу начал смуглый, протягивая правую руку.
Рука его была мясистой, большой, плотной, скользкой. Такие руки обыкновенно имеют или рабочие люди, или те, кто хорошо ел, но предпочитал не нагружать себя физической работой. При всем своем внешнем сходстве разделить подобные руки возможно только одним путем — опытно проверить их посредством мужского рукопожатия.
— Меня зовут Франк Алик Бубахштейн XIII, или просто Франкалик. — заверительно продолжает смуглый парень. — Точнее, так меня называют в цивилизованном западном мире.
Особенно на фоне красных глаз выбивалась его дынеобразная большая голова. Эта голова была легко посажена на тонкую шею, отчего казалось, что она вот-вот накренится или вовсе вывалится: Франкалик Бубахштейн XIII, однако, не ощущал никакого стеснения и столь умело пользовался ею, что прямоугольно-кирпичная голова приобретала при его непосредственном руководстве черты благородства и какой-то невнятной, скрытной, очаровательной харизмы.
[[— Я тебя вижу впервые и, наверное, в последний раз. К чему сия оказия?]]
[[— Деня. — говорите вы, крепко пожимая склизкую руку Франкалика Бубахштейна XIII.]]
[[— Деня. А как тебе величают на востоке? — вы жмете руку Бубахштейну. — Западный мир мне тотально неинтересен.]]"На тристоронньому засіданні контактної групи відбулися успішні перемовини з надання статусу..."
"Глаза Богов — сервис, показывающий только лучшие сливы..."
"Тригон Сатурн-Меркурий вчера достиг кульминации: пророчит счастливое начало отношений..."
"Ты еще не вложился в фегготкоин? Майнить крипту — быть наверху!"
"Чому для українського суспільства настільки важливий образ гетьмана Івана Мазепи?"
"Вам предопределено быть нищим, если вы не исполняете три главных правила успешного человека..."
[[Продолжить листать каналы.]]
[[Изображая лицо, полное безмятежности, сосредоточить взгляд на одной точке.]]
Трамвай, перекатываясь с бочка на бочок, ехал по старым извивающимся путям. Он слегка погремливал колесами, подбивая пассажиров как можно крепче держаться за поручни. Дверь в кабину вагонвожатого то и дело открывалась; под воздействием неустойчивости она громогласно, с силою захлопывалась, лишая возможности слушать матерную речь электродвигательного верховода — таким образом он спорил с проезжавшими автомобилями или хаял руководство Октябрьского депо.
Меняются городские пейзажи — стремглав мчится трамвай.
В какой-то момент смуглый парень, сидевший впереди вас, достает из рюкзака бутылку, вероятнее всего, из-под коньяка. Он взялся пить "с горла", пока к нему не подошла кондукторша.
— Молодой человек, — начала та с нескрытым отвращением, — в общественном транспорте нельзя распивать алкогольные напитки.
— А кто сказал, что в бутылке — коньяк? — смуглый парень, хитро ухмыляясь, прикрывает горлышко крышкой.
[[Не вмешиваться, слушать.]]
[[— Тебе сказано — нельзя. Спрячь и едь себе мирно. — холодно вмешиваетесь вы.]]
— Я вижу, что вы хотели что-то узнать у меня. — вы глядите на пенсионера перед собой.
Пожилой мужчина устало почесал переносицу костлявой рукой, посиневшей от выпуклых линий вен, и с достаточно мрачным видом проговорил:
— Наверное, что не хотел. — он мешкался. — Нет, молодой человек, точно не помышлял ничего узнавать.
Вы пожали плечами, мирно отвернулись, не желая лезть в дела раздосадованного дедушки. В голове у вас и так достаточно тоски — зачем полнить свой разум в прибавление чужою? Впрочем, справа от вас так и назревало, так и шебуршило, кублилось волнение, ожидающее лишь небольшого толчка, мыслительного осенения, из которого разовьется если не необычная беседа, то старческое откровение.
Подобные откровения нас часто настигают в момент нахождения среди стариков, и столь часто мы пренебрегаем ими: на склоне лет многие нуждаются в передаче собственного опыта, в коллективной рефлексии, в подведении итогов жизненного пути, экзистенциальной подготовке к смерти; старики хотят забрать у вас лишь несколько минут, взамен передавая или заблуждение всей своей жизни, или истину, выстраданную и бережно вынесенную на протяжении десятилетий. Сей подарок дано выслушать не каждому, и не всегда он достается скоротечному терпению молодежи, однако по-настоящему умные люди предпочтут остановиться, чтобы принять незыблимую мудрость лет.
— Хотя, знаете ли, вы меня действительно заставили нечто вспомнить. — старик трясущейся рукой показывает на вас.
[[— А?]]Продолжая перемещаться между каналами в Телеграме, вы замечаете волнение в верхней части экрана. Всплывающие уведомления на мгновение расцвели скромным личным сообщением.
"Привет"
Вы знаете, кто она, и зачем она пишет. Такие сообщения, лишенные знаков препинания и напоминащие скорее диалог вживую, чем переписку, часто приходят всем нам. Но это "Привет" весьма отличается от других.
[[Прочитать сообщение в Телеграме.]]
[[Каналы интереснее.]]
[[Изображая лицо, полное безмятежности, сосредоточить взгляд на одной точке.]]
Вам предоставляется возможность прочесть пять новых публикаций.
Первая — экономическая вырезка из "Разъяснителя", касающаяся новых Темных веков на територии постСССР.
Вторая посвящена вопросу взаимодействия полов на канале "Разняков". Разняков позиционирует себя в качестве человека, культура которого зиждется исключительно на позициях традиционализма и беспрекословного примата патриархальной семьи.
Третья публикация относится к разряду едких стихосложенных историй, которые вы любили почитывать для понимания собственного гения: конкуренты пишут какие-то дурацкие и бездарные частушки. Однако стоит обратить внимание, что частушка пестрит арго и обсценной лексикой.
Автор четвертой публикации, игровой журналист Иннокентий Дымченко написал эмоционально насыщенную статью о лучшей игре в мире — Arturout New Vitebsk.
Пятый телеграм-пост относится к популярной психологии.
[[1: "Разъяснитель"]]
[[2: "Разняков"]]
[[3: "Частушки"]]
[[4: "Arturout New Vitebsk"]]
[[5: "Групповой нарциссизм"]]"Привет"
"Как твои дела?"
Она пишет так, будто ничего не произошло, будто между вами все по-прежнему.
Станете ли отвечать? Она в сети, видимо, в диалоге с вами — ее статус в онлайне всегда был скрыт.
[[Каналы интереснее.]]
[["Привет, хорошо"]]
[["Что тебе нужно от меня?"]]Она молчит, прочитав сообщение. Налицо размышления по ту сторону телефона.
Пишет.
"Ты сейчас дома?"
[["Нет, на работу еду."]]
[["Да"]]
"Что?"
"Я тебе просто пишу, нельзя что-ли?)"
Она замолчала, убежала прочь из диалога. Однако не прошло и двух минут, как у вас появились два новых сообщения:
"Зачем ты делаешь из меня меркантильную суку?"
"Я не такая!"
[["Я чую твою подлую и мелкую душонку, не верю, расскажи это кому-нибудь другому"]]
[["Извини, я наверное не прав..."]]Прочитала.
Пишет.
"Удачной тебе смены)"
"Как там твои рассказы?"
[["Спасибо. Рассказы хорошо, отправил несколько на конкурсы..."]]
[["Что тебе нужно от меня?"]] "Понятно, приятного тебе отдыха!"
"Кстати, как там твои конкурсы?"
"А то я уже совсем забыла про твои увлечения..."
[["Спасибо. Рассказы хорошо, отправил несколько на конкурсы..."]] Отправляет стикер из какого-то аниме.
"А выиграл что-нибудь уже?"
"Внутри меня что-то меняется. Ведь я пишу вникуда. На сердце особенно тоскливо." — говорите вы про себя.
[["Пока нет, там много где до сих пор работает жюри, думаю, что как будут результаты, то точно выстрелю хоть на одном."]]
[["Нет."]]
[["Что тебе нужно от меня?"]] "Не отчаивайся, Деня, ты еще станешь популярным писателем. Просто сейчас это никому не нужно..."
"Да, — приговариваете вы сами себе, — как и я — тебе."
Через пару минут приходит следующее сообщение:
"Я тебе чего написала, Денис... понимаешь, у меня такая сложная ситуация, что мне не хватает денег на поход к врачу, и я понимаю, что просить о таком было бы неправильно, но я знаю, что ты очень добрый и хороший человек. Не мог бы ты дать мне тысячу? Я верну, как устроюсь на работу."
[["Хорошо, сбрось номер карты"]]
[["А к кому тебе нужно?"]]
[["Прости, у меня задерживают зарплату, я не могу"]]
[[Каналы интереснее.]]"Какой-то ты совсем необщительный"
"Не расстраивайся, все будет хорошо"
Вы закрываете телефон, поглядывая через окно на огни уходящих многоэтажек.
Вновь берете в руки телефон, открываете Телеграм:
"Я тебе чего написала, Денис... понимаешь, у меня такая сложная ситуация, что мне не хватает денег на поход к врачу, и я понимаю, что просить о таком было бы неправильно, но я знаю, что ты очень добрый и хороший человек. Не мог бы ты дать мне тысячу? Я верну, как устроюсь на работу."
[["Хорошо, сбрось номер карты"]]
[["А к кому тебе нужно?"]]
[["Прости, у меня задерживают зарплату, я не могу"]]
[[Каналы интереснее.]]"**** **** **** ****"
"Буду очень благодарна)"
"Ты меня по-настоящему спас"
Вы сворачиваете Телеграм, заходите в одно из банковских приложений, авторизируетесь, переходите к переводу личных средств...
Вводите скопированный номер карты.
Перечисляете.
Вернувшись в телеграм, вы ждете, пока она появится в диалоге.
"Пришло) огромное спасибо))))"
"Хорошего вечера!"
[["Когда мы встретимся?)"]]"Я немного стесняюсь об этом говорить"
"Это нужно для меня, как для женщины"
Вы времените с ответом, прикусив губу в размышлении о происходящем.
[["Хорошо, сбрось номер карты"]]
[["Так не пойдет. Сначала я должен понимать, о чем идет речь."]]
[[Каналы интереснее.]] "А"
"Ну ладно, прости, что побеспокоила, я все понимаю..."
"Удачной тебе смены)"
Вы улыбаетесь по-звериному зубоскально. В таких ситуациях необходимо главное умение человека — складывать два и два в единый пазл.
Она ускользает из ваших личных сообщений.
Рядом все также сидит седовласый, и все также он хочет с кем-то поговорить: всякий раз приоткрывая рот, чтобы начать, он одергивает себя и отворачивается к окну.
[[Изображая лицо, полное безмятежности, сосредоточить взгляд на одной точке.]]
[[Каналы интереснее.]]
[[Проявить инициативу, заведя разговор с пожилым мужчиной.]] "Господи, какая разница?"
На пару мгновений она покидает личные сообщения. Но вскоре возвращается, светясь иконкой онлайна.
Пишет.
"Это связано с моими женскими проблемами"
"Мне неприятно об этом говорить, извини"
"Если не хочешь помочь, то ок"
[["Хорошо, сбрось номер карты"]]
[["А какие у женщин бывают проблемы?"]]
[["Прости, у меня задерживают зарплату, я не могу"]] "Разные"
Вы сжимаете телефон покрепче.
"Ладно, мне очень нужно сходить на массаж"
"Мы бы могли опять куда-нибудь сходить потом..."
[["Хорошо, сбрось номер карты"]]
[["Прости, у меня задерживают зарплату, я не могу"]] "Ничего, я знаю, что ты немного вспыльчив)"
Вы тяжело вздыхаете. Эта женщина помыкает вами, и вы это знаете. А что самое страшное — с ней уже не светит ровным счетом ничего.
"Может быть, что ты немного и предугадал, Денис! Понимаешь, у меня такая сложная ситуация, что мне не хватает денег на поход к врачу, и я понимаю, что просить о таком было бы неправильно, но я знаю, что ты очень добрый и хороший человек. Не мог бы ты дать мне тысячу? Ситуация действительно сверхважная"
[["Хорошо, сбрось номер карты"]]
[["А к кому тебе нужно?"]]
[["Прости, у меня задерживают зарплату, я не могу"]]
"Хахахаха"
"Ну да)"
"От тебя никогда нельзя было ожидать чего-то хорошего — ты жалок"
"Надеюсь, что тебе достанется страшная мымра)"
Вы улыбаетесь по-звериному зубоскально. В подобной ситуации необходимо главное умение человека — складывать два и два в единый пазл.
Она ускользает из ваших личных сообщений.
Рядом все также сидит седовласый, и все также он хочет с кем-то поговорить: всякий раз приоткрывая рот, чтобы заговорить, старик одергивает себя и отворачивается к окну.
[[Изображая лицо, полное безмятежности, сосредоточить взгляд на одной точке.]]
[[Каналы интереснее.]]
[[Проявить инициативу, заведя разговор с пожилым мужчиной.]] "Ой, не знаю... у меня на этой неделе куча заказов, я не смогу..."
"Я тебе напишу, как смогу, ок?)"
[["Я буду ждать."]]Вы только что лишились одной двенадцатой части зарплаты; у вас осталось не так много средств, чтобы разбрасываться ими в столь расточительной манере. Однако взаимоотношения с противоположным полом — вещь индивидуальная и темная.
Она ушла из диалога, и в ближайшее время точно не появится на орбите вашего внимания. Наверное, она поедет кутить или в действительности отправится к специалисту.
А вы все еще едете в старом рогатом трамвае.
Будете думать о рогах или займетесь чем-то иным?
[[Каналы интереснее.]]
[[Изображая лицо, полное безмятежности, сосредоточить взгляд на одной точке.]]
----
Читаю экономиста Я. Хозяйственного, в монографии "Постсоветское пространство: проблема приватизации" он пишет следующее:
"Истоки неудачной приватизации следует искать в послевоенном поколении. Известно, что демографическое бедствие вследствие уничтожения значительной части трудоспособного мужского населения СССР привело к притоку женских кадров во все сферы деятельности, традиционно считавшихся мужскими. К тому же, в значительной мере влияли на этот процесс и личные качества вождя: Сталин опасался прихода ко власти фронтовиков, всячески оттесняя и маргинализируя их положение."
Позволю себе развить мысль господина Хозяйственного. Поколение, воспитанное женщинами, значительно феминизировалось. Оно не смогло удержать приватизацию, как не могут удержать землю и ресурсы слабые и больные, излишне трепетно относящиеся ко всеобщему благополучию и слишком толерантные люди; у них не было той звериной хватки, тех челюстей, которые могли бы впиться в русскую землю и не дать олигархату завладеть народными активами.
----
Разъяснитель.
[[2: "Разняков"]]
[[3: "Частушки"]]
[[4: "Arturout New Vitebsk"]]
[[5: "Групповой нарциссизм"]]
[[Изображая лицо, полное безмятежности, сосредоточить взгляд на одной точке.]] ----
К превеликому сожалению, канал Разнякова был безвременно забанен в связи с нарушением законодательства, какого именно государства — неважно; важно лишь то, что подобные публикации идут в разрез с нормами естественного права, предполагающими равность, братство, справедливость, отсутствие дискриминации, и прочее, прочее, прочее.
Скромный игровой сказатель также поддерживает вышеизложенную позицию, напоминая всем игрокам и игроделам, что их самовыражение не должно нарушать как людские, так и всевышние законы. Даже если их Бог — Макаронный Монстр.
И кроме этого, скромный игровой сказатель также извиняется перед всеми, кого задевает сие молодое паясничество, иносказательное балагурство и всякая другая колкость, сознательно или бессознательно изрыгаемая посредством клавиатуры.
----
[[1: "Разъяснитель"]]
[[3: "Частушки"]]
[[4: "Arturout New Vitebsk"]]
[[5: "Групповой нарциссизм"]]
[[Изображая лицо, полное безмятежности, сосредоточить взгляд на одной точке.]] ----
Однажды в день суровый,
Сквозь шансон дворовый,
Боясь погрязнуть суетой,
Пробирался парень молодой.
И весь пестрит он одеяньем,
Удивляя местных щеголяньем,
Потому что узкие в нем джинсы,
Что их носят только хныксы.
Поправив крашеные кудри,
Идет он улицей премудро,
Но на мгновенье утихает:
Пред ним соседи возникают.
Глядит на лик парниши,
Улыбкою зубов изгнивших,
В кроссовках адидас,
Бровастый пучеглаз.
«Ты, штопаный гондон,
Ко мне, мы сделаем маздон,
Ты, бля, район попутал,
Внатуре, пошел не тем маршрутом!»
И вжал под плечи голову,
И страх окутал смолоду:
Сражаться в пабликах не учат,
Значит — сейчас его надрючат.
И вправду, подчиняясь доле,
Парню всыпал что есть мочи Толя,
Упал! И ведь даже берцы,
Не спасли удар от сердца.
«Гы-гы, смотри, Серега!
Да он же черт с порога,
Одевается как баба,
И удар он держит слабо.»
Покурили и подумали соседи,
Что им достаточно комедий,
Забрали мобильное устройство,
И исчезли, празднуя геройство.
----
Я в дайвинчике сидел,
О девках сладких думал,
Без конца пердел,
Тратил душный юмор.
----
Прививался, прививался,
И в гузно, и в плечи,
С эктазом отдавался,
Наслажденьям вечным.
----
Полюбил я девку красну,
Девку сочну и и прекрасну,
Да Наташей ее звали,
И где-то в Турции сватали.
----
Ели мужики экомясо с экофермы,
Добывая нефть со знаком "экофрендли".
----
Эх, яблочко,
На экране нарисованное,
Чиновник тебя купит,
За наворованное.
----
[[1: "Разъяснитель"]]
[[2: "Разняков"]]
[[4: "Arturout New Vitebsk"]]
[[5: "Групповой нарциссизм"]]
[[Изображая лицо, полное безмятежности, сосредоточить взгляд на одной точке.]]
----
Вы случайным образом кликаете на какую-то ссылку -- перед вами развергается второй канал автора, но, однако, не столь злободневный и низкий. Прочтете?
[[Прочесть.]]Коротко об игровом мире.
----
Ни для кого не есть секретом, что игровой мир основывается на весьма тривиальном предположении: двести лет назад прошла Третья мировая, вдребезги разрушившая мировую цивилизацию. Под осколками уничтоженного мироздания похоронена и небольшая, но особенно важная держава — Беларусь.
Беларусь отныне — ядерная пустошь, как и все остальные страны. Как и все остальные страны, по ее руинам то и дело снуют разного рода мутанты, бродяги, бандиты разной степени бесчеловечности, остатки правительственных сил, вольные территориальные объединения, племена и общины, и так далее.
----
О главном герое и сюжете
----
Главный герой — Artur Frozenson. Этот талантливый юноша, выросший в ядерном убежище под одной из школ Витебска, успел ознакомиться с широкой школьной библиотекой, закалить характер в межплеменных стычках за ресурсы, и даже принять участие в первом объединенном походе против мегамутантов князя Букаша.
Вместе с ним вам предстоит пройти путь от фрилансера (так теперь называют свободных мужчин, владеющих оружием и предоставляющих услуги в качестве наёмника) до спасителя Беларусской Зоны опустошения.
----
Геймплей
----
Новый Витебск — классическое РПГ. Здесь вам и внятная, интуитивно знакомая поуровневая прокачка персонажей, и возможность использования инвентарных предметов, придающих определенные характеристики (как, например, хорошая броня или научно-технические квазимагические аксессуары), и мини-карта с возможностью ее расширения до полномасштабной карты с придаточным квестовым меню, и многие другие функции, без которых не обходится сколько-нибудь приемлемое РПГ.
----
Графика
----
Игра выпущена на движке Реальномоторный 4, который позволяет в полной мере окунуться в мир постапокалиптичной Беларуси — физика настолько реалистична, что сведущим тестировщикам, принимавшим участие в боевых действиях, становилось дурно после игры в Новый Витебск.
----
Мнение редакции
----
Когда-то меня спросили, о чем я бы хотел видеть следующие игры, — я тотчас ответил: я желаю наблюдать импортозамещение крупных РПГ-проектов, основанных либо на славянской мифологии, либо на изображении наших родных краев в постапокалиптической манере. И вот, наконец, спустя столько лет я получаю долгожданный релиз Нового Витебска — достойный ответ западным игроделам. Минские творцы из студии "Сябр" постарались на славу.
Однозначное 10/10
----
[[1: "Разъяснитель"]]
[[2: "Разняков"]]
[[3: "Частушки"]]
[[5: "Групповой нарциссизм"]]
[[Изображая лицо, полное безмятежности, сосредоточить взгляд на одной точке.]]
Кондукторша с нагрудной сумкой-барыжкой, в которой была собрана дневная выручка, протянула руку за мелочью.
Вы ссыпали ей в руку шесть гривен монетами. Кондукторша, уставше кивнув вам, отдает оторванный билет и уходит к другому пассажиру.
Ехать придется немало. Работа ожидает вас на другом конце города, в ближайшем супермаркете около главного транспортного узла — Южного вокзала. Скорее всего, поездка займет по меньшей мере час.
Вы отходите от дверей, смеряя взглядом салон: рядом есть несколько свободных мест на двухместных сиденьях.
Первое из них вы разделите с пожилым мужчиной, сидевшем без шапки, отчего облик его пестрил сединою и взлохмаченными волосами; словом, был он весь вздыбленный и не особо смиренный во всех отношениях. Что-то, видимо, гнетило этого старичка, что-то петлей довлело над серцем возможного попутчика.
Другое же место, свободное от чьей-то пятой точки, соседствует с седалищем смуглого паренька. Его глаза, карие от природы, сегодня были окрашены в неестественно красноватый цвет. Он то и дело улыбался, щурился, откидывался на спинку кресла, что-то бубнел самому себе; иногда он доставал телефон и лихорадочно писал сообщения или нашептывал невнятную тарабарщину в голосовые сообщения. Кажется, он находился в состоянии блаженном и экстатическом.
К кому вы подсядете?
[[К хмурому старику.]]
[[К смуглому повесе.]]Кондукторша подходит к вам, с прищуром всматриваясь на предмет оплаты проезда.
Кажется, она чего-то ждет от вас.
[[Сказать, что у вас "удостоверение".]]
[[Сказать, что у вас е-тикет.]]
[[Вытащить из куртки карточку, оплатить проезд в терминале, закрепленном на поручнях.]]
[[Достать мелочь из кармана, оплачивая проезд кондукторше.]]
[[Продолжить молча стоять.]]
— Удостоверение? Хорошо, покажите, будьте добры.
[[— Секунду, — вы совершаете манипуляции "по поиску" удостоверения, — ах, кажется, забыл...]]— Угу, — отвечает уставшая кондукторша, отходя к следующему пассажиру.
Вид у нее был особенно изнуренный.
Кажется, сегодня вы будете зайцем. Главное, чтобы на вас никто не охотился.
Ехать придется немало. Работа ожидает вас на другом конце города, в одном из супермаркетов около главного транспортного узла — Южного вокзала. Скорее всего, поездка займет по меньшей мере час.
Вы отходите от дверей, смеряя взглядом салон: рядом есть несколько свободных мест на двухместных сиденьях.
Первое из них вы разделите с пожилым мужчиной, сидевшем без шапки, отчего облик его пестрил сединою и взлохмаченными волосами; словом, был он весь вздыбленный и не особо смиренный во всех отношениях. Что-то, видимо, гнетило этого старичка, что-то петлей довлело над серцем возможного попутчика.
Другое же место, свободное от чьей-то пятой точки, соседствует с седалищем смуглого паренька. Его глаза, карие от природы, сегодня были окрашены в неестественно красноватый цвет. Он то и дело улыбался, щурился, откидывался на спинку кресла, что-то бубнел самому себе; иногда он доставал телефон и лихорадочно писал сообщения или нашептывал невнятную тарабарщину в голосовые сообщения. Кажется, он находился в состоянии блаженном и экстатическом.
К кому вы подсядете?
[[К хмурому старику.]]
[[К смуглому повесе.]]— Молодой человек, — кондукторша брызжет возмущением, — в самом-то деле! Вы собираетесь оплачивать проезд?
[[Сказать, что у вас "удостоверение".]]
[[Сказать, что у вас е-тикет.]]
[[Достать мелочь из кармана, оплачивая проезд кондукторше.]]
[[Вытащить из куртки карточку, оплатить проезд в терминале, закрепленном на поручнях.]]
[[Притвориться, что вы ее упорно не видите и не слышите.]]
— Мужчина, не дурите меня! Оплачивайте.
[[Достать мелочь из кармана, оплачивая проезд кондукторше.]]
[[Вытащить из куртки карточку, оплатить проезд в терминале, закрепленном на поручнях.]] — Да что это такое, вы в своем уме? Если нет — я вызываю полицию. Я на работу не играться хожу.
Немолодая кондукторша с одутловатым лицом раскраснелась в порыве злости.
[[— А? Простите, я вас не расслышал — слегка глуховат.]]
[[Достать мелочь из кармана, оплачивая проезд кондукторше.]]
[[Вытащить из куртки карточку, оплатить проезд в терминале, закрепленном на поручнях.]]
[[Сказать, что у вас "удостоверение".]]
[[Сказать, что у вас е-тикет.]]
— Я говорю, — начинает та кричать почти под ухо, — чтобы вы оплатили проезд, в самом-то деле! Если глухие — заведомо платите!
[[Сказать, что у вас "удостоверение".]]
[[Сказать, что у вас е-тикет.]]
[[Вытащить из куртки карточку, оплатить проезд в терминале, закрепленном на поручнях.]]
[[Достать мелочь из кармана, оплачивая проезд кондукторше.]] Это похоже на вас! Какой толк в том, чтобы вмешиваться в чужие дела? Были бы вы кондуктором, да тогда бы и побеспокоились о гражданском порядке на вверенной территории.
Кондукторша, держась за поручень, нависла над смуглым парнем:
— Сышишь, залетный кавказоид, — начинает та, — нацмен-ссыкун, ты что, совсем оборзел?
— Що? — смуглый парень удивленно таращится на кондукторшу.
— Я тебе русским языком говорю: спрячь бутылку! — вторит женщина.
— Російську мову я не розумію, — медленно, почти заторможенно, смакуя отвечает парень, — будь ласка, державною...
Салон замолчал еще ощутимее прежнего. Так ощутимо, будто бы у каждого остановились мысли, и все пассажиры разом вошли в состояние глубокой буддистской медитации, а кондукторша — прямиком в вечный дзен.
Она воспрянула от внезапного помутнения, прокашлялась, потерла переносицу и пошла прочь, усевшись на освободившееся место.
[[— Не провоцируй лишний раз — спрячь. — обращаетесь вы к парню впереди.]]
[[Лучший разговор есть тот, которого не произошло.]]
— А? — смуглый поворачивается к вам, отдавая бутылку на пробу. — Понюхай или выпей. Это вода!
Вы берете в руки бутылку, приоткрывая горлышко, нюхаете. Действительно — вода!
— Хорошо, — продолжаете вы, — но ведь никому не понятно, что это вода.
— А я должен объясняться каждому в том, из чего мне пить воду?
— Резонно.
Глаза у смуглого парня красные, лицо хитрое, если не нервное, то точно слишком возбужденное.
— Пересаживайся ко мне. — говорит парень. — Я знаю, что ты изнываешь от вопросов внутри себя. Я дам тебе все ответы.
Кондукторша, махнув рукой, ушла обилечивать вошедших.
Остаться сидеть со стариком или пересесть к наркоману?
[[К смуглому повесе.]]
[[— Не хочу, спасибо. Я как-то так досижу, мне немного осталось.]]— А? — смуглый поворачивается к вам, отдавая бутылку на пробу. — Понюхай или выпей. Это вода!
Вы берете в руки бутылку, приоткрывая горлышко, нюхаете. Действительно — вода!
— Хорошо, — продолжаете вы, — но ведь никому не понятно, что это вода.
— А я должен объясняться каждому в том, из чего мне пить воду?
— Резонно.
Глаза у смуглого парня красные, лицо хитрое, если не нервное, то точно слишком возбужденное.
— Пересаживайся ко мне. — говорит парень. — Я знаю, что ты изнываешь от вопросов внутри себя. Я дам тебе все ответы.
Остаться сидеть со стариком или пересесть к наркоману?
[[К смуглому повесе.]]
[[— Не хочу, спасибо. Я как-то так досижу, мне немного осталось.]]Парень, выпив достаточное количество жидкости, спрятал бутылку в рюкзак. К нему больше никто не подходил, он ничего не говорил и, в общем и целом, никоим образом не отсвечивал собственное нахождение в салоне.
Старик справа, наконец найдя возможность завести незамысловатый разговорец, улыбается, обращаясь к вам:
— Совсем распоясались. Дикая молодежь, и вопрос даже не в национальности. "Грубый век, грубые нравы. Романтизму нет."
— Это вы точно. — вы киваете старику. — Причем я здесь вас полностью поддерживаю, будучи этой самой молодежью. Хотя, возможно, не самой ее дикой, но облагороженной частью.
— Знаете ли, — был старик уж очень потускневший, — молодой человек, облагороженность измеряется не столько собственным отношением к ней, как объективной характеристикой воспитанности. Этого сейчас не хватает. А если вы воспитанный на самом деле — честь и хвала вам, и таким же, как и вы.
— Мне казалось, что вы хотели со мной о чем-то поговорить. — вы с прищуром смотрите на пожилого.
— Ага... значит заметили. Ну что же...
[[— А?]]Парень, выпив достаточное количество жидкости, спрятал бутылку в рюкзак. К нему больше никто не подходил, он ничего не говорил и, в общем и целом, никоим образом не отсвечивал собственное нахождение в салоне.
Старик справа, наконец найдя возможность завести незамысловатый разговорец, улыбается, обращаясь к вам:
— Совсем распоясались. Дикая молодежь, и вопрос даже не в национальности. "Грубый век, грубые нравы. Романтизму нет."
— Это вы точно. — вы киваете старику. — Причем я здесь вас полностью поддерживаю, будучи этой самой молодежью. Хотя, возможно, не самой ее дикой, но облагороженной частью.
— Знаете ли, — был старик уж очень потускневший, — молодой человек, облагороженность измеряется не столько собственным отношением к ней, как объективной характеристикой воспитанности. Этого сейчас не хватает. А если вы воспитанный на самом деле — честь и хвала вам, и таким же, как и вы.
— Мне казалось, что вы хотели со мной о чем-то поговорить. — вы с прищуром смотрите на пожилого.
— Ага... значит заметили. Ну что же...
[[— А?]]— Хорошо. — отвечает Франкалик. — Думается мне, что сегодня я — кормчий этой беседы. Потому, Деня, скажи мне пожалуйста, есть ли у тебя любимая женщина? И, быть может, ты уже стал отцом?
[[— Нет, я холост. Детей тоже нет. — вы много моргаете, глядя на Бубахштейна, выразив этим самым если не удивление, то почти что интрижную заинтересованность.]]
[[— Я женат и у меня четверо детей. Три сына и дочурка. — отвечаете настолько нелукаво, насколько вы умеете из соображений успешного подстраивания.]]
— На востоке? На востоке меня знают под разными именами: Аличбек, Бибичбек, Бырбыджбек, Али-бей... — он остановился. — Впрочем, этих имен тебе будет вполне достаточно.
Бырбыджбек причмокнул, вынул из рюкзака бутылку из-под коньяка, слегка отпил. Кажется, в ней был именно алкоголь, хоть на бутылке поистерлась этикетка, а сама она напоминала скорее тару для домашних нужд, чем недавно купленный коньяк.
Аличбек следит за вашим заинтересованным взглядом. Он спешит дать первый ответ:
— У меня две бутылки, — Бибичбек ухмыляется, закручивая крышку на горлышке, — в одной вода из немышлянского родника, а в другой — самогон.
[[— Что ты сейчас выпил, Бырбыджбек?]]
[[Молча согласиться, кивнув.]]— А как думаешь ты? — он икнул, подмигнул, вытер край губ.
[[— Коньяк.]]
[[— Вода.]]— Где ты работаешь, Деня? — Быбычбек хватается за поручень, пока трамвай затрусило на повороте.
[[— Я тружусь охранником.]]
[[- Какое тебе дело до моей работы?]]— Какой ты все-таки испорченный, Денис. — Бибичбек по-доброму улыбается. — Я, конечно же, пил воду. Но ты пришел сюда за другим.
[[— Я бы хотел услышать твоей мудрости, — говорите вы, притворствуя.]]— Ты ошибаешься, добрый человек по имени Деня. Для разговоров с людьми, подобными тебе, нужна некоторая степень терпения. Тебе также должно быть известно, что терпеливые суть люди, достигшие этого состояния из внутреннего ограничения. Но я не такой, а посему вынужден прибегнуть к внешнему воздействию — огненной воде.
Аличбек улыбается, убирает старенький рюкзак подальше.
— Но раз ты выбрал воду, то тогда я дам тебе чистое наставленье. Такое же чистое, как и ключевая вода, что я ее набрал в немышлянском роднике. — Аличбек причмокивает, облизывая едва высунутым языком потресканную нижнюю губу.
[[— Но ведь Немышля — это речка-вонючка? — смущенно спрашиваете вы.]]
[[Принять чистое наставленье.]]— Тогда внемли же моим словам, Денис. — Али-бей вдыхает спертый трамвайный воздух.
— Я слушаю. — ваши глаза наполняются искрой, томящим ожиданием чего-то великого.
— Один понтийский ученый, с чьими трудами мне удалось ознакомиться в районной библиотеке Керчи, больше двух тысяч лет назад кое-что написал. — он выдерживает паузу.
— Что именно? — с нетерпением перебиваете вы Бырбыджбека.
— "Трактат о рукоблудии" — так называется его Magnum opus.
[[Промолчать.]]
— Он был эпикурейцем, вероятнее всего, Среднего сада, насколько я могу судить по его взглядам. Он написал, кроме всего прочего, множество иных трактатов, еще более глубоких и фундаментальных для нужд науки, однако ныне эти труды безвозвратно утеряны. Посему мы имеем возможность прочесть лишь о правилах философского рукоблудия.
Вы слабо разумеетесь на предмете разговора.
[[— Какое мне дело до сада, Бырбыджбекий? Что ты мне хочешь сказать?]]— Скорее всего, что никакое. Ну да ладно. — он отмахнулся. — Ближе к сути.
Вы вслушиваетесь.
— О рукоблудии он написал немало. Возможно, несколько меньше, чем мы можем наблюдать у любого другого философа, предпочитавшего тихо переводить блуд из руки в слово. Но зато как!.. как он писал о рукоблудии! Послушай, я это выучил наизусть:
"Рукоблудники суть люди, которые истинно свободны. Их свобода находит свое выражение в том, что они не нуждаются в ком-то, чтобы удовлетворить себя и прийти к первостепенной цели, данной нам Эпикуром, — удовольствию. Онанист — человек свободный, хозяин своей судьбы, господин в собственном доме — жизни. Ему не нужна ни проститутка, ни сладкий юноша, ни, да простят меня Боги, скот или любое другое существо, используемое в целях достижения сладострастной неги."
[[Молча слушать наставления.]]
[[— Мне кажется, что ты употребляешь.]]
— О чем здесь говорится? Да обыкновенно о том, что свобода заключается в возможности удовлетворять свои потребности самостоятельно: и объект, и субъект, и предмет наслаждения — ты сам. И пока ты не способен привести себя к счастью исходя из этого мироощущения покоя в себе, ты обречен искать счастье от внешнего, неосознанно попадая в путы, в кабалу чувственного холопства. Здесь ведь вопрос даже не столько в рукоблудии, в этой связи оно выступает в качестве частного случая удовольствия, но в умении находить покой и счастье внутри себя. Ты понял?
[[— Да. — неуверенно отвечаете вы.]]— Да, я употребляю. — честно отвечает Аличбек.
[[— А что именно ты употребляешь? Насвай кидаешь? — говорите вы по наитию, подсознательно вынося суждение исходя из оттенка кожи.]]— Будешь сам с собой — обязательно порукоблудь. А потом подумай, что тебе пришлось бы искать женщину, тратиться на нее не только финансово, но и эмоционально, и что самое худшее, — совсем не факт, что она доведет тебя до того же состояния, каким ты насладишься в результате самостоятельной помощи. — заключает Аличбек. — Практикуй философию Быбычбекия.
Он громко смеется. На него обращают внимание другие пассажиры, но смуглого парня они волнует меньше всего.
— Ах, право, забыл добавить! — он прокашлялся. — Трактат испещрен маргиналиями, кои касаются опасностей, подстерегающих рукоблудника честной судьбы на его пути освобождения от раболепного почитания противоположного пола.
[[— Ты сумасшедший, Бырбычбек. Давай быстрее с этим закончим — рассказывай.]]
[[— Мне кажется, что ты употребляешь.]] — Это судьба любой реки, расположенной в городе-миллионке — быть загрязненной свинством ее детей. — Али-бей выдержал паузу в пару стуков колес. — К счастью, это отнюдь не мешает набирать воду из скважины: вода питает и реку, и наши житейские нужды.
Быбычбек прикусывает увлажненную губу.
[[Принять чистое наставленье.]] — Мое наставление заключается в том, что его нет. — многозначительно произносит Быбычбекий. — Это самое чистое из всех наставлений, которое ты когда-либо услышишь.
[[— Мне кажется, что ты употребляешь.]]
[[— Я тебя хочу понять, но не могу.]]— Ты подсел ко мне, харьковчанин. Из этого напрямую следует, что ты — мой гость. — он подмигивает. — Я привык потчевать гостей теплым знакомством или, быть может, чем-то более. Однако последнее не касается тебя. Мы побеседуем так, как я желаю, или ты отсаживаешься на другое свободное место.
Франкалик Бубахштейн XIII все так же тянет руку. Он требует от вас немедленного знакомства, теплого и взаимоприятного.
Подстроитесь?
Конечно...
[[— Деня. — говорите вы, крепко пожимая склизкую руку Франкалика Бубахштейна XIII.]]
[[— Деня. А как тебе величают на востоке? — вы жмете руку Бубахштейну. — Западный мир мне тотально неинтересен.]]
— Денис! Если я буду говорить в чванливой манере об абсолютных ценностях слишком долго, то эти слова перестанут что-либо значить. Как среди сереньких хрущевок мы обыкновенно замечаем девятиэтажную панельку или, что еще реже, какого-нибудь гиганта в шестнадцать этажей, так и среди философии сыщем исполинов мысли.
Быбычбекий умолкает, почесывая двухдневную щетину на подбородке:
— А если мы бодро застроим всю Салтовку шестнадцатиэтажками, то кто обратит внимание на среднестатистическую вышину?
[[— Я верно полагаю, что ты боишься затмить самого себя множеством мудрых фраз, которые при большом их количестве обратятся в привычную вещь, обыденность.]]
[[— Мне кажется, что ты употребляешь.]]
— Я боюсь затмить строителей уже существующих панелек. — Аличбек указывает пальцем на пол салона. — Если окажется, что можно строить не только пяти, девяти, шестнадцати, — но и тридцати, шестидесятиэтажки, и прочие этажности, — общество не выдержит этих изменений. Люди вокруг, утомленные работой и тягостно влачащие салтовскую судьбу, потеряют последнюю свою надежду — веру в невозможность улучшения их существования, их текущего состояния — текущего во всех смыслах этого слова.
Быбычбекий, тщедушно осмотрев салон на предмет полицейских, достает бутылку, отхлебывает коньяка:
— Так вот, — продолжает тот, скалясь от градуса, — под нами плотный цивилизационный слой. Этот бетон создан из костяного цемента; город построен жизнями миллионов. И все это ушло только на то, чтобы даровать каждому по хрущевке.
Он умолкает. Стучат колеса; старый трамвай, будто бы желая поскорее развалиться, весь задребезжал.
— И если я дам наставление строить шестидесятиэтажки, то сколько костяной муки придется замешать новым строителям?
[[— Мне кажется, что ты употребляешь.]]
— Я тружусь охранником в супермаркете. По ночам, конечно, много всяких демонов лазит. Сам понимаешь: я работаю на вокзале, а там... "свят-свят", милостыню, милостыню, или просто сумасшедшие — страшно наблюдать иногда. Алкоголики, вбацанные наркеты, приехавшие ночью, ждущие поезда — все они гурьбою приходят в многострадальный супермаркет. — говорите вы своему собеседнику.
— Понимаю. — отвечает Бырбычбек, предоставляя возможность закончить мысль.
— А приходят они для того, чтобы не сидеть в темных смердящих закоулках, где есть опасность подвергнуться гоп-стопу или гоп-стопу со стороны полиции. Ночью они, — вы наклоняетесь поближе к Бырбычбеку, с истомным полушепотом рассказывая ему о тонкостях работы, — топчутся у входа, заходят, подолгу выбирают какую-то одну вещь до пятидесяти гривен ценою, лениво рассматривают ценники, примеряются или делают вид, что примеряются — контингент по меньшей мере странный и, возможно, опасный.
[[Рассказывать смуглому парню о тонкостях работы в ночь.]]
[[— Нам всегда нужны грузчики в супермаркет.]] — Я сел в трамвай на Сабуровой Даче. Больше меня там не будут ни кормить, ни греть, ни выдавать даже дрянной пижамы. Отныне я вынужден зарабатывать на пропитание самостоятельно. Стало быть, я ищу работу. — скромно отвечал Бырбычбек.
— Но мы проехали Дачу пять минут назад, причем сидя вместе. — парируете вы.
— Я езжу уже четвертый круг подряд, наблюдая за жизнью человеков экономических. То есть, почти пол дня. — Али-бей кивает вам.
[[— Я тружусь охранником.]]
[[— Так ты — юродивый? — вы ухмыляетесь.]]
— Нет, я болен сверхценной идеей философии. — отвечает Бырбычбек. — Это есть свойство психиатрически дефектное, отчего я не преминул воспользоваться этим обстоятельством, дабы полгода смиренно и с пользою полежать среди молчаливых единомышленников. Но всему существует предел — мою сверхценную идею выявили, вылечили, и посчитали, что я более опасен для общества, если продолжу читать древних мудрецов под бесплатным палатным кровом, чем если общество вынудит меня работать грузчиком или каким-нибудь доставщиком суши.
[[— Я тружусь охранником.]]
[[— Мерзкое дело — доставлять суши.]]
[[— Нам всегда нужны грузчики в супермаркет.]]— Не более мерзко, чем заниматься проституцией в широком смысле, невзирая на ее формы: физической, идеологической, дистанционной, ощутимой или бесплотной. Я доставлю продукт нуждающемуся человеку за установленную плату, часть из которой пойдет на выплату моей зарплаты. В целом, в вакууме это кажется достаточно справедливо.
Бырбычбек вздыхает.
— Но дьявол кроется в деталях. — он причмокивает. — Впрочем, не будем углубляться. Конечно, мне претит заниматься чем-то таким, чем следует заниматься человеку бездарному во всех отношениях.
Бырбычбек прикусывает нижнюю губу.
— Но еще мерзостнее осознавать, что рынок решил, будто я — бездарь.
[[— Мне кажется, что ты употребляешь.]]
[[— Я тружусь охранником.]]
[[— Нам всегда нужны грузчики в супермаркет.]] — Наш супермаркет нуждается в ночных грузчиках. Начальство хочет видеть мужчин, могущих крепко-накрепко взяться за работу, чтобы прям искры летели. — несколько паясничаете вы. — Если тебя это интересует, то держи номер нашего старшего.
Вы лезете в контакты, находите соответствующую запись:
*Валентина Павловна раб_ота
*+380666666666
— Благодарю. — Бырбычбек вынимает из широких штанин потрепанный андроид китайского производства, необходимый для списывания номера. — Замечательно. Просто отлично. Феноменально.
— Звони с утра завтра. Понял?
— Да, — кивает смуглый парень, — может есть что-то, о чем мне следует знать прежде звонилова?
— Ты местный или приезжий?
— Я здесь родился и вырос. — уверенно отвечает Бырбычбек. — Украинец!
— Харьковчанин?
— Да.
— Значит предупрежу заранее. — вы вздыхаете.
[[— Валюшка — человек неместный.]]
— Зимой это приобретает особенно извращенные тона. Часть из ночных покупателей приходит в супермаркет исключительно для того, чтобы погреться. Я не могу быть настолько жестоким и равнодушным человеком, чтобы запрещать им подобное, тем самым становясь безропотным псом капитала, да и капиталу в общем-то все равно: купит ли ночью отдельный бомж что-то на двадцать гривен или просто походит по магазину, делая вид, что он является покупателем.
Вы растекаетесь мыслью по древу.
— Но их общество меня страшит. Мне противно от нахождения рядом с ними даже не меньше, чем бывает противно от лощеных, богатых покупателей, якобы познавших жизнь, или модных дураков, погрязших в сумасшествии потребления.
[[Погрузиться в бездну охранительного восприятия мира.]]
[[— Нам всегда нужны грузчики в супермаркет.]] — Они мне по-человечески чужды. Эти люди столь же далеки от меня, насколько они стоят особняком: мне больно от их смердящего перегара, от их подгнивших зубов, от их глупеньких и потерянных шуток. От глаз, в которых больше не теплится никакой надежды — они смирились со своей страшной участью, они не желают ни сражаться за лучшую долю, ни сдавшись умирать, живя в пограничном состоянии. Если бы я был христианином, то я бы сказал, что они уже при земной жизни пребывают в Чистилище. Однако я все никак не могу понять: смогут ли они попасть в Царство небесное или им место в геенне огненной?
Бырбычбек кивает, внимательно слушая вас. Он наконец решает развить мысль:
— Откуда же тебе известно, что они страдают? В конце концов, сообразно с их желаниями они столько имеют, столько пьют, столько греются и столько работают, сколько им нужно, чтобы получить необходимое.
Вы тяжко вздыхаете, апеллируя к гуманизму:
— Мы успокаиваем самих себя тем, будто бы у них более нет аппетита к жизни, как у нас. А сколько среди этих ночных бездомных тех людей, утративших свою привычную жизнь из-за психической, физической болезни или потери работы, жены, матери, отца — кого угодно и чего угодно, и от чего им не суждено было оправиться?
— Это слишком тяжело для ума одного человека... — заключает Бырбычбекий.
[[Выслушать Бырбычбекия.]]
[[— Нам всегда нужны грузчики в супермаркет.]] — Понимаешь, — начинает Али-бей, — над нами хозяйствует нечто туманное, нечто схожее на сложную мифическую структуру — коллектив. Коллектив часто определяет нас на подсознательном уровне — это что-то тяжелое, что-то фундаментальное, что-то великое и устрашающее. Это деструкция.
Он прищуривается.
— Но! — Бырбычбек машет указательным пальцем. — Он нас и спасает. Такими людьми должны заниматься службы, получающие за это неплохие зарплаты. Мы это спихнем на них — и забудем.
— Как-то эгоистично... такое чувство, будто я испражнился прямиком в штаны. — протягиваете вы.
— Это единственное, что ты в силах сделать.
Аличбек умолкает, ядовито пошутив, но после продолжает:
— Конечно же, нужно контролировать эти службы и всячески помогать органам добрым словом и деньгами с налогов. Но пойми: если думать обо всем этом в ущерб своему делу, если тратить всю свою энергию на мировую скорбь — можно пожертвовать всего себя, толком не исправив ничего. А для служб это и повышение, и средства для существования, и профессиональный рост, и многое другое, однако главное — помощь ночным покупателям. Мы получили величайшее благо — разделение труда. Так зачем ты заключаешь себя в оковы вседуманья? Давай без напускного милосердия и фантазий на тему околобуддистского просветления! Ты готов потратить жизнь на возню с этими людьми? Если нет — отринь свои мысли и перечисли пару сотен в какой-нибудь проверенный волонтерский фонд. Уж они точно разберутся, а твоя нежная нравственная слизистая увлажнится еще более прежнего, возбухнет и воспрянет...
— Хватит. — прерываете вы Бырбычбека. — А насчет того, что ты ищешь работу...
— А? — переспрашивает Быбычбек.
[[— Нам всегда нужны грузчики в супермаркет.]]
[[— Мне кажется, что ты употребляешь.]]
— Автора маргиналий звали, по-видимому, Экпорнефтис. Он был ближайшим сподвижником и лучшим учеником безымянного автора — это нам известно непосредственно из старинного труда.
— Ближе к сути, Али-бей. Мы же условились, что необходимо закончить с этим как можно быстрее.
— Экпорнефтис пишет об одном весьма и весьма постыдном случае, произошедшем с ним во время нахождения в саду Пантикапея: он приобрел несколько неплохих портретов, выполненных на кедровой доске, ввиду их эротичности, и использовал их в качестве предмета собственного полового вожделения. Он нашел портреты особо похабными.
— Очень интересно.
— Слушай дальше, Деня. Экпорнефтис часами сидел среди горделивых кипарисов, спрятанный от лишних глаз розовыми кустами, и вовсю рукоблудил. Он делал это подолгу и с непростительной для нынешнего человека степенью сладострастия, по меньшей мере трижды в день — все его душевные и физические силы уходили преимущественно на эллинскую кареглазую красавицу, бывшую дочерью городского художника.
[[Позволить Бырбычбеку продолжить.]]
[[— Мне кажется, что ты употребляешь.]]
— Экпорнефтис, останавливаясь лишь на еду и сон, ежедневно возвращался в сад, беря с собой картины-дощечки и небольшой фиал разбавленного вина. Там он предавался разврату, превратно понимания учение наставника, и там он существовал не освободителем самого себя, однако порочным пленителем. Невзирая на разумное понимание происходившей нелепицы, он вновь и вновь, глядя на кудрявые ее локоны и пухлые губы, представляя себе ее, обезличенную и напрямую не относящуюся к дочери художника, безостановочно онанировал. Он не находил в себе сил избавиться от гнета желаний, и потому возжелал не сам процесс достижения удовольствия, но женский образ на дощечке, искусно сотворенный в расплавленном воске.
[[Истерично смеяться на весь вагон.]]
[[— Бедный Экпорнефтис...]]— Тише, Деня, не привлекай к нам настороженное общественное внимание непомерно бравурным смехом. — Али-бей с улыбкой-оскалом машет указательным пальцем.
— Ты очковтирательствуешь какой-то замудренный бред. Форма должна отвечать смыслу, равно как и смысл — форме. Ты рассказываешь историю о том, как древние греки в Крыму, в прямом смысле этого слова, онанировали на старинную мазню. Дураки были всегда — зачем мне слушать о старых и мертвых, пока со мной есть живые и более смешные?
— Давай так, — Бырбычбек вздыхает, — я дорасскажу эту историю про бедного Экпорнефтиса, а в отместку ты — свою. Таким образом мы будем квиты, и я сам буду вынужден слушать замудренный бред. Ты утолишь и свою жажду быть рассказчиком, но немного позже.
[[— Бедный Экпорнефтис...]]
[[— Мне кажется, что ты употребляешь.]] — Бедный Экпорнефтис, окончательно погрязший в рукоблудии, был не в состоянии освободиться от сего очаровательного образа, этой природной женской красы, запечатленной на куске промасленного кедра! И что было бы страшнее, нежели это? Он влюбился даже не в настоящую дочь, даже не в человека, но в творение ее отца! Ведь в этом спрятана некоторая доля желчного фатума — влюбиться в работу человека, основанную на предудыщей работе лишь с той оговоркой, что дочь его была создана в естественном соавторстве.
— И не стыдно тебе сравнивать картину с человеком? Так небрежно складировать две разных... вещи?.. Гхм, складировать человека и вещь в одну категорию.
— Нисколько! — Бибичбекий подмигивает. — Внемли же...
"Она, молодая девушка, изображенная на картине, мерещилась Экпорнефтису внеземной красавицей, прекраснейшим творением Богов, если угодно, женщиной из самых потаенных грез! Из тех мечтаний, что приходят к нам в час пробуждения, и что всегда сменяют собою сладость фантастических снов о милых дамах, посещающих нас с воздушными, зефирными поцелуями... Прекрасные, жгучие черные глаза, наполненные и тоскою, и желанием — их видел Экпорнефтис; уста, ах эти уста, к которым нестерпимо хочется прильнуть, с ними жаждет слиться мужчина хоть на мгновение, ибо иначе не можется ему жить — их видел Экпорнефтис; волосы ее, кудрявые и нежные, темные и по-настоящему бархатные — их видел Экпорнефтис! Горе тому, кто смог столько себе напридумать, вообразить, иллюзорно увидеть в простом портрете дочери пантикапейского художника!
Бедный Экпорнефтис, проведя в отчаянии, изнывая в состоянии похотливой хвори более одного лунного месяца, решился на совсем уж горячный поступок — он направился к морю, чтобы предать картину вечному забвению. Но, однако, произошло неслыханное: на взморье, в отдалении от Пантикапейского сада, находился небольшой дом, обросший виноградной лозой, — там обитал городской художник с женой и детьми.
Экпорнефтис, шедший с картиною, весь измученный и шатающийся, подвластный единственному своему желанию — прекращению пресмыкания перед портретом божественной красы — нечаянно увидел ее."
[[— Что было дальше?]]— Дальше... — Бырбычбек достает бутылку с водой, чтобы смочить губы. — Гхм! Дальше... Они встретились лицом к лицу. Он, весь красный, мокрый, беснующийся и жалкий, и она — милая, нежная девушка с картины!.. Ах...
Трамвай лихо поворачивает вправо. Салон трясется. Они ждут некоторое время, пока можно продолжить разговор.
— Деня, я становлюсь похож на сентиментального романиста, пишущего истории про вечную любовь. — причмокивает Бырбычбек. — Но мне это даже нравится...
— Возможно. — отвечаете вы, погруженные в рассказ.
— Экпорнефтис, держа в руках злополучную картину, подошел поближе к дочери художника, стиравшей вещи в небольшом ручье. Он пал ниц пред нею, и стал сравнивать ее с недвижимым изображением: всякую мышцу, всякий изгиб, все видимые и полуистертые особенности загорелого личика — ничего не могло ускользнуть от взора Экпорнефтиса. Он, словно бесноватый, как будто вконец лишенный разума глупец стоял пред нею на коленях, то вглядываясь на картину, то подолгу удерживая взгляд на ней: все этот эпикуреец сверял очами и мерил сердцем.
В этом чудаковатом занятии прошло немало времени: пока она молча стирала, благоразумно создавая видимость, будто ничего не замечала, и пока он, чувствуя болезненное вожделение, с экстатическим размахом не промолвил следующее:
"Пусть Боги станут свидетелями, что отныне я никогда не дозволю себе блудить! В жизни ты столь прекрасна, столь очаровательна и чиста, что я не в силах порочить ни тебя, ни себя — я сделаю все, чтобы стать твоим мужем! И пусть тогда никто, исключая меня самого, не попадет под твои чары, и более никого не настигнет сие душевное безумие!"
[[— Это все?]]
— В общем-то. Только остался небольшой нюанс. — Аличбек улыбается. — Писал он маргиналии уже седым стариком, и сие поучительное жизнеописание поведал в весьма критическом толковании. А все из-за того, что смог добиться от художника разрешения на брак, и женился на картинной зазнобе. Прожили они на момент написания маргиналий что-то около сорока лет вместе. Совместная их жизнь оказалась скучной, слишком хозяйственной и лишенной всякого эпикурейства, вечной неги, любви, великих свершений, героизма, и прочее, прочее, прочее. Короче говоря, из-за жены он перестал быть философом — она сделала из него зажиточного греческого купца. Но таких купцов были тысячи, а он всего-то хотел прожечь жизнь одним из известнейших последователей Эпикура...
— И почему же он тогда беден?
— Бедный Экпорнефтис! — восклицает Бырбычбекий. — Ты не представляешь, что с ним сделала женщина... он предал рукоблудие! Ах да, насчет портрета... его он швырнул в море, и вообще впредь запретил писать с нее картины, потому что ревновал ее. Или пытался таким образом не допустить, чтобы кто-то другой рукоблудил. Славный муж.
[[— Мне кажется, что ты употребляешь.]] — Валюшка — человек неместный. Приехала она в Харьков лет с десять назад, до этого проживая неизвестное количество времени в какой-то депрессивной рабочей части Донбасса, в шахтерском полугороде-полудеревне с двумя школами и трехэтажным домом быта, имевшим внутри своей бетонной сущности секонд-хенд и заплесневелый минимаркет. Это, вероятнее всего, и предопределяет, накладывает неизгладимый отпечаток на всю оставшуюся — клеймо провинциала. Провинциализм, кугутизм, селюкство, колхозанство, чертовство — все это суть слова-синонимы социального явления, относящегося непосредственно к Валюшке Павловне ввиду ее негородского происхождения.
Вы на секунду прерываетесь, чтобы собрать воедино хаотичный клубок мыслей, оставшийся по завершении разговорного скоморошества Али-бея. Тем не менее, с задумчивым видом осмотрев пыльное окно трамвая, вы с еще более выраженным изобличительным напором возвращаетесь к характеристике духовной конституции Валюшки:
— Причем я обязан добавить ради достижения всеобщей справедливости, что говор у нее не суржик и не сельский вариант украинского, а чисто русский язык, взошедший подобно плодовому телу гриба на хладном теле советской рабочей культуры. То есть немного нашего природного геканья, умело сокрытого московско-телевизионным произношением, немного украинизмов, оставшихся после дедов, до своей смерти "гомонивших", малость популярных украинских сленговых фразочек, чуть-чуть интернетных словечек вроде "кринж", "рофл", "чилить" — словом, тривиальный человек. Однако все равно кугут.
— Даже так? — недоверчиво вопрошает Бырбычбек.
[[— Вестимо, что так.]]— Вестимо, что так. Судьба распорядилась — мы существуем харьковчанами во втором или третьем поколении. Наши деды или отцы, бабушки или матери, — вы оценивающе посмотрели на Аличбека, — успели прибыть сюда значительно раньше, осесть, принять высокую городскую культуру, остепениться, короче говоря, — стать горожанами. Бедными или богатыми — не так важно. Важно лишь то, что мы с детства приучены к метро, к тому, что у нас есть постоянный и относительно бесплатный, ежели не брать во внимание оплату коммунальных услуг, приватизированный кров. Что мы любим трамваи, любим ходить в кино, не прочь прогуляться по городским паркам, живя цивилизованно и спокойно, посещать любимые концерты, одеваться в модных брендовых магазинах или, быть может, в секондах — мы всегда понимаем, что любое удовольствие достигаемо. Нам не нужно пахать, нам не следует думать о съемных квартирах, ютиться по углам и комнатушкам, покорять невесть что и где — наши родители сделали это за нас. Мы — счастливые люди, хоть часом и депрессивные в силу нападок той блажи, что мы многозначительно именуем Европой. На фоне Европы мы — белые негры, белые азияты, белые чурки, белые цыгане, белые арабы, — любая другая экономически и культурно притесняемая группа, пришедшая в постмодерн через претерпевание колониальной эксплуатации или просто не достигшая того уровня технологического развития, которым Европа меряет всякого вокруг себя сообразно с собой. И наши люди, не понимая всей этой страшной подоплеки, стремятся достичь того, чего им не суждено иметь! Итог ясен и дураку: слезы, разбитые надежды, недовольство, увенчанное поиском виновных.
— Деня, мы немного съехали с первоначальной темы. Я точно сочувствую твоим размышлениям, возможно, что частично их и разделяю, однако мы обсуждаем Валентину Павловну с меткой "раб_ота".
[[— Подожди, дай окончить про Европу.]]
[[— Да-да, Валентина Павловна... Валюшка, что ж я?]]
— Возвращаясь к Европе, нужно прежде всего обозначить, что сама по себе идея поиска высшей цели, смысла бытия нации в том, чтобы имплементировать прекрасные правовые и нравственные институты просвещенных стран — идея превосходная и заслуживающая уважения. Впрочем, при ближайшем ее рассмотрении, то есть этой идеи, становится совсем уж ясно, что она — полнейшая пустышка. Чтобы стать кем-то сейчас — нужно пройти весь его путь тогда. Наше общество отстает по меньшей мере лет на сто, если не больше: у людей нет ни базы, ни интуитивного знания о природе гуманизма и нормальной бюрократии без мздоимства. Так что это, как любит выражаться Валюшка, — кринж. Действительно, чистый кринж. Не грязный, не зашкварный, а чистый и понятный кринж.
— Кринж. — задумчиво протягивает Бырбычбек. — Я бы даже сказал по-нашенски — крынж. Это крынжатина.
— Именно. Мы в этом отношении растем от одного древа, что и русские, что и беларусы — вот тут-то и проявляется наше восточнославянское братство. Только у нас любят вторить, будто все самое худшее нам досталось от длительной жизни в одной коммуналке с Москвою, но я склонен думать, что это состояние общечеловеческое, лишь усугубленное тлетворным влиянием Руси.
— Я устал от политики. Понимаешь, все наши различия постепенно размываются глобализацией, так что в скором времени это будет абсолютно неважно. Важным останется только социальное расслоение, зависящее от количества денег в твоем кармане, — вот там-то уже и начнут появляться непреодолимые различия в потреблении. Хотя! Давай уже о Валюшке.
[[— Да-да, Валентина Павловна... Валюшка, что ж я?]]
— Валюшка из тех людей, которые жадно грызут жизнь, из-за чего челюсти ей часто заменяют разум. Она мыслит даже не столько как сельский житель, ежечасно думающий о расширении хозяйства, но как сущность, жаждущая из безумной жадности урвать как можно больше. Давай разовьем противоречия на примере метро. Иногда я заменяю час сидения в трамвае получасовым променадом до метро, и там стою около получаса в вагоне, доезжая до Южного вокзала со станции "Турбоатом". Делаю я это из того соображения, что естественному человеку жизнь была дана во имя движения. Движение укрепляет наши мышцы, помогает всем системам работать как положено, как это задано природой. Мы же, городские жители, весьма часто пренебрегаем ежедневным хождением, являющимся простой необходимостью для правильного фукнционирования мышечного корсета. Валюшка, всякий раз узнавая об обстоятельстве моего перемещения до места работы, обычно осуждает меня смешком или иным низким подтруниванием, по-детски предполагая, что человек взрослый и, что самое главное, обеспеченный никогда не будет ходить там, где можно проехать. Кто ее этому научил? Вздор и глупость! Мне нужно проходить минимально четыре-пять километров, просто нужно, иначе мои мышцы атрофируются! Но Валюшка, по-видимому, это не уяснила.
Заканчивая грубо обличительствовать, вы тяжело вздыхаете.
— И все это ты рассказал малознакомому человеку? — спрашивает вас Аличбек.
[[— И что?]]
[[— Она про меня тоже расскажет много чего интересного.]]
— И что? — вы улыбаетесь, поправляя рюкзак, лежавший на коленях.
— Ты не боишься, что я расскажу это все ей? Или кому-нибудь другому с работы?
— Не боюсь. Она — не начальник охраны. А начальник охраны у меня — человек порядочный во всем. Его я уважаю и ценю. Распространяться об этом не хочу. — улыбаясь, вы подмигиваете Бырбычбеку.
— Угу... — отвечает задумчивый Бырбычбек. — Вот мы и подъезжаем к Южному вокзалу.
Трамвай, медленно заворачивая на круг, смаковал последние минуты маршрута: он, тихо шерудя колесами, пристраивается около конечной, мягенько и неспешно — так полагалось поступать солидному вагонвожатому. Так же мягенько нажимается кнопка открытия дверей, почти что кротко, осторожно выходят первые пассажиры, утомленные продолжительной поездкой. Они, охая и ахая, потирая затекшие седалища и чресла, равняя спины и хрустя шеями, разбредаются кто куда: кто на работу, кто с работы, кто на вокзал к поездам, кто к любовнице, кто Бог весть куда.
Вы сидели вдвоем и все не могли решиться завершить разговор. Наконец, повиснув в положении полусидящем или полустоящем, протягиваете правую руку Бырбычбеку на прощание:
[[— Я жду тебя послезавтра в это же время. — киваете, ожидая рукопожатия.]]
— Она про меня расскажет, если захочешь, тоже много чего интересного. Я и не скрываю — я фрик. Как и ты. Думаю, что мои доводы ты воспримешь значительно более достоверными и близкими к истине, чем ее хамоватое колхозничество.
Трамвай, медленно заворачивая на круг, смаковал последние минуты маршрута: он, тихо шерудя колесами, пристраивается около конечной, мягенько и неспешно — так полагалось поступать солидному вагонвожатому. Так же мягенько нажимается кнопка открытия дверей, почти что кротко, осторожно выходят первые пассажиры, утомленные продолжительной поездкой. Они, охая и ахая, потирая затекшие седалища и чресла, равняя спины и хрустя шеями, разбредаются кто куда: кто на работу, кто с работы, кто на вокзал к поездам, кто к любовнице, кто Бог весть куда.
Вы сидели вдвоем и все не могли решиться завершить разговор. Наконец, повиснув в положении полусидящем или полустоящем, протягиваете правую руку Бырбычбеку на прощание:
[[— Я жду тебя послезавтра в это же время. — киваете, ожидая рукопожатия.]] — Хорошо. — смуглый парень крепко пожимает правую руку. — Если меня не будет, то такова воля фатума — он против, чтобы мы встретились еще хоть раз. А если я появлюсь в супермаркете — решительно "за".
Кондукторша, вальяжно рассевшаяся на освободившемся одноместном сидении слева от прохода, молча подслушивала горячее прощание.
— В любом случае, Бырбычбек, я ощутил преприятнейшее чувство единения в разговоре с тобой. — впопыхах, будучи взволнованным от мыслей, вы теребите толстую руку Аличбека, ощущая, что ее отпускание все еще преждевременно.
— Это взаимно. — отвечает смуглый парень.
Вы оба встали и потихоньку покинули салон трамвая. Аличбек побрел в одну сторону, вы — в супермаркет.
[[Ночная смена впереди.]]
Стоя неподалеку от работающей кассы, то и дело пикающей от пробиваемых на ней товаров, вы отрешенно наблюдаете за большим залом, отделанным дешевой белесой плиткой и щедро подсвеченным блоками люминесцентных ламп. Группы ламп, расположенные над анфиладой стеллажей, молчаливо уходящих в бесконечность торгового зала, четко и совестливо поддерживали необходимую иллюминацию — залог покупательского безумия.
— Как настроение? — справа от вас оказывается начальник охраны.
Николай Николаевич, респектабельный мужчина в летах, имеющий глубокую проседь и хитрую усмешку квадратных челюстей, приманчиво улыбается вам. Улыбка его, полно выполненная благодаря протезированным зубам, была несколько контрастной: один зуб был чужеродным, белоснежным, ровным, а иной в отместку замене оказывался родным, подгнившим и кривеньким — время не щадило их; чем более широко он улыбался — тем сильнее разверзалась бездна жизненного пути, обильного на авантюры. Николаю Николаевичу было точно за пятьдесят, его движения выделялись легкой замедленностью, выверенностью и при всем этом почти злодейской легкостью. При наблюдении за ним возникало такое ощущение, что Николай Николаевич разрезает пространство вокруг себя, но совершает это обыкновенно аккуратно, так, чтобы не вызвать иммунный ответ вышеуказанного простраства на все те неспокойные шевеления, которыми он понемногу перекраивает горячую плоть вселенной.
[[— Трудовое, Николай Николаевич. — в общих чертах отвечаете вы, поворачиваясь к начальнику.]]
[["Почему я обращаю внимание на зубы? Когда это произошло?" — спрашиваете вы про себя, отделяя долю секунды на размышление.]]-----------
Пишу популярно и на примерах, потому что того требует формат Телеграм.
Групповой (коллективный) нарциссизм обычно имеет ярко выраженную форму интуитивного (не основанного на фактологической подоплеке) чувства превосходства собственной группы над другой. Так или иначе, члены такого коллектива склонны к созданию внутреннего мифа, мессианству, фанатизму, и т.д.
Суть данного явления заключается в создании излишне позитивного образа (именно образа, то есть сущности искусственной во всех отношениях, а также не поддающейся внутренней критике) собственной группы при активном использовании разного рода манипуляций.
Возьмем в пример умозрительную страну Р., в которой одна часть страны носит все красное из-за одного доступного вида красителей, а другая половина — синее. Живут они тихо, не зная бед, торгуют, женятся, умирают, рождаются: крестьяне пашут землю, власти собирают налоги, военные точат мечи — словом, идиллия.
Но в стране вырос один человек. Этот человек, в детстве недолюбленный родителями и непринятый обществом сверстников, стал несколько озлобленной и трагичной фигурой. Он хотел было восхваляться собой в отместку за все совершенные в его сторону грехи, да только понимал, что его еще пуще возненавидят окружающие. Тогда, ненароком наблюдая за дракой приезжих "синих" на ежегодной ярмарке, проходившей на территории "красных", он начинает накачивать толпу заявлениями о том, что "синие" — ужасные люди. Вот он уже и находит этому основание, что синий краситель делает их дегенератами; что "синие" не нашли себе красного красителя из-за того, что их предки — не люди, а помесь обезьяны и свиньи; что "синие" — скряги; что женщины "синих" — шельмы, а мужья — трусы и слабаки.
Сначала никто в это не верит, все отмахиваются, ведь нет никому дела до этого сумасшедшего.
Однако вскоре случается ужаснейший кризис из-за неурожая. А этот человечишко продолжает накачивать толпу. Через пару лет вокруг него сбивается контингент озлобленных крестьян, потерявших свои наделы, несколько богатых "красных" купцов, не могущих преодолеть конкуренции "синих" торговцев (потому что "красные" не могли предоставить товар того же качества), несколько старых солдат, хотевших повоевать хоть с кем-нибудь, и прочие сочувствующие.
С другой стороны, в стане "синих" тоже появляются подобные люди. Только вот эти защищаются и парируют — все это неправда, но вот эти ваши "красные"! "Красные" не умеют ни торговать, ни в принципе созидать, даже пить — ничего! А женщины их — уродки.
И что вы думаете? Все кончается войной.
А теперь взгляните на мир, окружающий вас, и подумайте, чем кое-что отличается от красителя.
-----------
[[1: "Разъяснитель"]]
[[2: "Разняков"]]
[[3: "Частушки"]]
[[4: "Arturout New Vitebsk"]]
[[Изображая лицо, полное безмятежности, сосредоточить взгляд на одной точке.]]
— Что же, что же! — Франкалик, поправляя высокий воротник куртки, слегка расстегивается, суетливо чешет шею через свитер, попутно подготавливает свою речь. — Право, тогда я просто обязан тебе нечто поведать. Эта история приключилась с одним моим добрым знакомым.
— И зачем мне она?
— В связи с тем, что ты еще слишком молод и не совсем, полагаю, ознакомлен с понятийным составом взрослой жизни, отношений, деторождения и всего такого, то я считаю своим святым долгом пояснить тебе о некоторых вещах с помощью занимательной истории.
— А она, Бубахштейн... тринадцатый в своем имени, вполне ли омерзительна и притом достаточно поучительна, чтобы я ее послушал?
— Да, толика мерзости в ней присутствует, как и надлежит любой были. Мы, люди, есть существа неидеальные и в меру грешные. Каждый из нас.
— Хорошо, Франкалик, я готов послушать.
Франкалик Бубахштейн XIII вынимает из широких штанин дешевый китайский андроид. Находит сохраненное сообщение:
— Впрочем, я лучше зачитаю, дабы рассказ велся от первого лица — это крайне важно.
— Конечно. — вы заверительно киваете.
[[Бубахштейн XIII зачитывает.]]— Ничего себе. — Франкалик елейно охает, причмокивая. — Слушай, а как дочурку-то зовут?
Вы задумываетесь. Что же именно выйдет из мыслительной кузни?
[[— А как сейчас можно называть дочерей? Только Настасья.]]
[[— Параша. — недолго думая, вы отвечаете в привычной для себя манере.]]----
Сап, Франк, ты знаешь, что я всегда был немного ветреным, всегда у меня голова полнилась опилками. Я вырос, точнее... биологически я успел вырасти и стать мужчиной: куча волос на груди, хорошая и густая черная борода, неплохо развитые мышцы, рост выше среднего, и всякое такое. Я могу сказать, что я похож на респектабельного мужчину, на мужика, который будет приносить в дом деньги. Таким мужиком, который может легко поднять на ноги двух-трех детей -- так я выгляжу. Я в меру красив, у меня голубые глаза и темно-русые волосы на голове (при том, что борода у меня черная), мне уже 28 лет.
Всю свою жизнь я провел с кайфом. Лет после 17, как только выпустился со школы, параллельно университету я кайфовал: ходил на блядки, бывал по вписонам, прожигал молодость в клубах (зимой) и на фестивалях (в основном летом на каникулах). Подрабатывал то тут, то там, и не особо переживал о деньгах. Мог прогуливать пары, но в университете учился без хвостов, потому что закрывал или хорошо общался с преподом, или заносил в деканат (ко всему прочему, у меня тетка работает в универе). В общем, история типичная для постсовка. Закончил только бакалавра, на магистра даже не пошел -- тупо не интересно, да и работать по специальности не хочу. По образованию я экономист. Но кроме Адама Смита и пирамиды Маслоу за шесть лет выветрилось все. Хотя, Бубах, могу тебе нарисовать пару графиков и рассказать за бухучет в общих чертах.
Короче, Франк, со мной произошло что-то очень странное. Мне даже стыдно об этом говорить, но это произошло. В общем, где-то в двадцатник я водился с одной тянучкой, и с этой тянучкой у нас был большой роман. Мы няшились под одеялом почти каждый день (жили на съемной хате) после работы, а работали мы вдвоем в одном магазине мужской одежды, в ТЦ. Жрали какую-то херню вроде пельменей, иногда баловались пиццей и суши, но в принципе жили бедно. Денег было мало, но нам было хорошо вместе.
Я как-то изменил ей с лучшей подругой (и не говори, что мужики плохие -- это не помешало ее ЛУЧШЕЙ подруге предать), что-то не получилось у нас, и мы разошлись.
Сейчас я снимаю целый дом вместе с 2 друзьями и их девушками (они младше меня на пару лет), но сам -- холостяк. Питаемся полуфабрикатами, после работы рубимся в плейстейшн или на пекарне. Очень много времени играем, короче, мы живем и не тужим. Я не люблю вообще жить сложно, поэтому мне хорошо и так.
[[Слушать Франкалика дальше.]]
[[— У меня было что-то похожее...]]
[[— Твой друг — дегенерат?]]
-------
Я -- человек, скованный неволей.
Я -- алчности ковчег, равнодушием усолен.
Другим не дать тепла и доброты,
Прежде от себя отнять -- добиться пустоты.
На всех тебя не хватит: пускаться в подвиг глупо,
Себя бездумно тратить -- неисполнимо скупо.
Я тоже сладко мыслил, что согрею целый мир,
Но фантазии ослизли -- топкости осталась сырь.
Я -- человек. Я стал совсем глухим!
В душе уж мир отверг, и больно быть иным.
-------
[[1: "Разъяснитель"]]
[[2: "Разняков"]]
[[4: "Arturout New Vitebsk"]]
[[Изображая лицо, полное безмятежности, сосредоточить взгляд на одной точке.]] "Ну. Неделю назад приходит она. Где-то узнала, что я живу в съемном доме, выведала адрес, молча приехала — цирк. Приходит, стучится. Ей открыл один из моих друзей, позвал меня — я вышел. Пригласил ее вовнутрь — начали общаться. Ошарашила она меня: "Владик, у тебя сын". Говорит, что забеременела от меня тогда, тихо родила, но отца не указывала. Начала плакать, слезно рассказывать, что ей очень тяжело и вообще — сыну нужен отец. Я в шоке. Мысли путаются, ничего такого не хочу. В общем, я сидел как дурак и молча слушал, слушал, слушал. Тут уж вышли мои кореша с огромным поддоном чипсов и геймпадами, зазывая меня порубиться в футбол. Она от этого впала в истерику, так что пришлось всем вместе ее успокаивать.
Франк, мне очень стыдно. Я не готов к такому. Сразу сказал, что если захочет признать мое отцовство, то только через генетическую экспертизу. Она не против, согласна на все — но я даже не хочу ее проводить. Мне тупо страшно. Я боюсь этой ответственности, я не хочу. Я хочу чилить, понимаешь? Поработать где-то, прийти домой, поиграть в приставку. Зачем мне это?
В общем, мы немного тогда посидели, выпили чайку. Она пригласила меня на День рождения моего "сына", она назвала его... Владом. И что ты думаешь? Я пошел. Ну, ребенок как ребенок — ребенок. Я с ним чуть поиграл, купил пару игрушек, дал ей немного денег (я сейчас работаю администратором в крупном магазине техники, могу позволить), и ушел. А на сердце у меня остался камень. Не могу, не знаю, ведь даже если ребенок окажется моим, то придется либо платить алименты и брать участие в его воспитании, либо вообще возвращаться к ней. Но мне 28 лет, а такое ощущение, что по развитию я остался там, где мы были вместе. Посоветуй что-нибудь, я не знаю."
[[— И что ты ему посоветовал?]]— Знаешь, а ведь у меня было что-то похожее... — перебиваете вы Франкалика. — Была у меня девушка, но немного легкая на передок. Жили мы в родительской в квартире: я обитаю отдельно, они переехали в частный сектор. В общем, что-то сходное в образе жизни я могу найти, но ведь не настолько примитивно?.. Страшно, если мы жили также.
— Нет ничего страшного в том, чтобы устраивать свой быт. На тот момент, видимо, вы имели весьма расплывчатое представление о жизни мужчины и женщины вместе, впрочем, как и этот молодой человек.
— Только я выгнал ее, потому что она хотела мне изменить.
— А откуда ты выведал, что она хотела? — Бубахштейн XIII улыбается.
— Я часто следил за ней, возможно, внешне она никоим образом не проявляла своей непостоянной природы. Однажды, когда она отдала мне телефон, чтобы я посмотрел смешное видео с енотом на ютубе, то вместо этого я зашел в мессенджер и все обнаружил. Там было много переписок с сайта знакомств, вероятно, что она молча подыскивала мне замену. Я ее сразу выкинул со всеми вещами, хоть это и было зимою. Люди становятся сумасшедшими из-за огромного предложения, из-за интернета им труднее остановиться, потому что для человека природно искать лучшее, а не удовлетворяться имеющимся.
— Не помирились?
— Она мне иногда пишет, но мне слишком больно, хоть я ее и любил.
— Ладно, давай продолжим. — Франкалик наклоняется к телефону, став громко зачитывать сообщение.
[[Слушать Франкалика дальше.]]
— Не перебивай меня, Денис. — Франкалик оборачивается на ваш укор. — Мой друг — ребенок эпохи. Он живет ровно так, как того требует массовая культура и тот незримый дух времени, что царствует над всем сущим.
[[— Но ведь история уже на середине кажется мне такой глупой...]]
[[Слушать Франкалика дальше.]] — Она не глупая, она всего-то показательная, из-за чего тебя, несомненно, рвет. Мы слышим нечто подобное почти каждый день, но хотим забыть дурь, не обращать лишнее внимание на блажь окружающих, не останавливаться подолгу на мелочах. Тебе следует выслушать этот слог, сию манеру речи, чтобы наконец зрить в корень.
— Хорошо. — вы неуверенно соглашаетесь. — Но как же ты спокойно воспринимаешь этот бред?
— Это не бред, отнюдь, это — реальная проблема реального человека. Мы малость измельчали оттого, что вокруг нас слишком много информации. Минуту назад ты видел слезливый пост про то, что болеет раком какой-то ребеночек, сейчас же — сочная задница модели в ленте. Как соотнести это, какие рефлексы включать? Сочувствовать чьему-то горю или возбуждаться от женской красоты? Перечислять деньги на карту убитой горем матери или расстегивать ширинку? От такого количества информации человек чахнет. И либо он становится сумасшедшим, забитым и депрессивным, либо мельчает. Его реакции будут поверхностнее, в нем не будет великих мыслей, он не станет транслировать ни истин, ни заблуждений — новому человеку все это чуждо.
[[Слушать Франкалика дальше.]]
— А что бы ты ему посоветовал? — Франкалик Бубахштейн XIII выключает телефон, пряча его в карман широких штанин.
Что бы вы ему посоветовали?
[[— Ему нужно сделать тест, и если Влад окажется отцом, то переехать к девушке и жить семьей.]]
[[— Ему нужно сделать тест, и если Влад окажется отцом, то платить алименты и иногда видется с Владом младшим.]]
[[— Ему нужно добавить ее повсюду в ЧС и игнорировать. Скорее всего, что она хочет сделать из него дурака, повесить на шею чужого отпрыска.]]
[[— Ему нужно уйти в монастырь. Только Бог спасет его.]]— Мне почему-то кажется, что единственный вразумительный итог для всего этого безобразия — генетический тест с последующим признанием отцовства и свадьбой. Владик, как мне видится, — инфантильный человечек. Ему нужно расти, причем довольно быстро и, желательнее всего, рядом с женщиной и собственным сыном. Если сын уже почти первоклассник, то надо хотя бы не допустить последующей десоциализации Владика младшего из-за отсутствия отца в принципе. У меня на районе это называется просто — безотцовщина. Очень емко. Были у меня и такие знакомые, которые в детстве целыми днями тынялись по двору. Ни отца, ни нормальной матери — ненужные "дворовые" пацаны. По итогу вырастают или алкоголиками-наркоманами, или психопатами с кучей комплексов и сломанной жизнью. Таким место или в армии, или в тюрьме. Это страшно. Может твой друг не сможет стать эталонным отцом, но будет хотя бы поддержкой и чем-то вроде старшего товарища, пока сам психологически не вырастет. Не знаю.
— Может быть, что и так. — соглашается Франкалик, умолкая.
[[Рассказать подробнее о ненужном "дворовом" пацане.]]
[[— Все же скажи: что именно ты посоветовал ему?]]
— Мне почему-то кажется, что единственный вразумительный итог для всего этого безобразия — генетический тест с последующим признанием отцовства и выплачиванием алиментов. Владик, как мне видится, — инфантильный человечек. Ему нужно расти, причем ударными темпами. Если сын уже почти первоклассник, то в данной ситуации просто необходимо хотя бы не допустить последующей десоциализации Владика младшего из-за отсутствия отца в принципе — встречаться с ним каждые выходные. У меня на районе это называется просто — безотцовщина. Очень емко. Были у меня и такие знакомые, которые в детстве целыми днями тынялись по двору. Ни отца, ни нормальной матери — ненужные "дворовые" пацаны. По итогу вырастают или алкоголиками-наркоманами, или психопатами с кучей комплексов и сломанной жизнью. Таким место или в армии, или в тюрьме. Это страшно. Может твой друг не сможет стать эталонным отцом, но будет хотя бы поддержкой и чем-то вроде старшего товарища, пока сам психологически не вырастет. Не знаю. Конечно, он не обязан жить с ними и разделять все эти тяготы, однако если заделать смог — будь добр участвовать хоть как-то.
— Может быть, что и так. — соглашается Франкалик. — Но почему не жить вместе с ними?
— Мне видится, что он не обязан полностью посвящать себя женщине и отпрыску, сворачивать себя до размеров семьи — он то ее не хотел. Но покрывать финансовые издержки, вызванные собственным сладострастием, Владик справедливо должен.
[[Рассказать подробнее о ненужном "дворовом" пацане.]]
[[— Все же скажи: что именно ты посоветовал ему?]] — Мне явственно видно, что в действиях этой женщины прослеживается мошенничество, причем весьма ухищренное. Ее плутовство тем более носит циничный характер, что они не виделись более шести лет, и в течение всего срока подруга умело скрывала существование Владика младшего? Даже если Влад и является отцом, то она уже поступила по отношению к нему настолько бесчестно, что он имеет право не возиться с результатами ее хитроумия, гробя собственную жизнь.
— Ты явно не из тех людей, которые сломя голову мчат на амбразуры или, возможно, совершают подвиги во имя Отечества, семьи и всяких иных ценностей, культивируемых обществом. — отвечает вам Бубахштейн XIII.
— Когда-то я мог поступить по-другому, — вы пожимаете плечами, — но теперь я не в состоянии мерить людей не иначе, чем если бы передо мною стоял жулик.
— И только из этого допущения ты готов угробить жизнь ребенка, повинного лишь в месте своего рождения?
Вы замолчали, поигрывая желваками:
— Знаешь, а ведь ты напомнил мне кое о чем. У меня есть нечто, есть пример, из чего может вырасти Владик младший.
— Да? — Франкалик изображает удивленный вид.
[[Рассказать подробнее о ненужном "дворовом" пацане.]]
[[— Все же скажи: что именно ты посоветовал ему?]]
— Ему нужно уйти в монастырь. Только Бог спасет его. В монастыре Владика точно научат жизни, и расскажут, как необходимо существовать взрослым. Попам известен этот рецепт уж как две тысячи лет. Конечно, научат его так, как жили пустынники пять веков назад, но это лучше, чем жрать чипсы и играть в приставку.
— Ты какой-то слишком злой, Денис. — Франкалик улыбается. — Может тебе стоит рвануть в паломничество на гору Афон? Желательно, чтобы пешочком да на сухарях.
— Я хотя бы иногда почитываю Сенеку и слушаю лекции на Ютубе, и мозги себе способен вправить самостоятельно.
— А что лучше из него читать?
— "Нравственные письма к Луцилию", конечно же. Вершина его творчества.
— Это там, где он пишет про глиняную посуду, притом что сам питался с серебра?
— Ты слегка приврал. Я помню эту часть, и там он пишет, что нужно уметь есть с глиняной посуды так, будто она представляет из себя серебряную, а с серебряной — как глиняной.
— Простите. — Франкалик виновато кивает. — А Бог спасет того мальчика?
[[— Все же скажи: что именно ты посоветовал ему?]]— Я посоветовал ему почитать новеллу Ги де Мопассана "Папа Симона". Произведение крохотное и поучительное, да и находится в общественном достоянии, насколько мне известно. Оно не очень тяжелое, образы легки и понятны даже для современного взрослого, обнищавшего клиповым мышлением — ему хватит времени выдержать рассказ.
— Ожидал чего-то большего. — честно признаетесь вы. — Разочарован.
— Будешь ехать домой — почитаешь обязательно. Вероятно, что изменишь свое отношение.
Звоном сотни молотов гаркает неторопливый трамвай, преодолевая добрую часть пути.
— Где ты работаешь, Денис? — Франкалик хватается за поручень, пока салон затрусило на повороте.
— В супермаркете. — отвечаете вы без задней мысли, все еще думая о занятной истории. -- Охранником.
-- А места свободные есть?
Вы смотрите на Бубахштейна XIII инспекторским образом: можно ли звать такого человека на работу, пускай даже в качестве обслуживающего персонала?..
[[— Мы вроде как нуждаемся в грузчиках. Рассылали в корпоративном чате.]]
[[— Скажи мне честно, Бубахштейн. Только предельно честно. Ты употребляешь?]]
— Этот ненужный "дворовой" пацан, назовем его во имя удобств сказанья Коленькой, рос, как это любят нынче называть, в неполной семье. Мать его родила на стыке совершеннолетия, отец в семье никогда не жил, а воспитывался Коленька общими усилиями тетушки, бабушки и матери. Детство его было, возможно, в отношении удовлетворения базовых нужд человека таким же, как и у сверстников — кушать, в принципе, было что, какую-то одежду ему предоставляли, в школу собрать могли. В общем и целом, мальчик по внешним характеристикам походил на вполне себе обычного отпрыска хрущевочного района. Однако жил он с утра и до вечера на улице, особенно если это были благоприятные летние деньки. Когда одних детей забирали домой отцы — Коленька идет один или ждет до последнего, до момента тотального опустения улицы, пока только зажженные фонари не останутся в качестве его приятелей; когда родители зовут детей на обед — Коленька тыняется под домами точно охотник-собиратель, перекусывая яблочком или зеленою абрикосою; когда иные дети претерпевают оскорбления или, того хуже, разного рода физические экзекуции со стороны старших товарищей, и впоследствии обращаются за защитой к родителям или братьям — Николай пытается решить это самостоятельно, в результате чего его часто можно было увидеть с синяками. Ах, как он любил футбол — не было ни дня без "ногомяча". Дворовой футбол натурально спасал его! Не беря во внимание многочисленные дрязги, драки и скандалы на небольшой игровой площадке, Коленька был местной звездой и искусником в футболе не только из-за грубости и драчливости, местами переходящей в откровенную жестокость, но по праву талантливого, быстрого и особенно техничного игрока. Конституция тела помогала ему в этом: худощавый, выше среднего ростом, тем не менее с развитыми мышцами и общим видом породистой гончии, — Коленька был создан для футбола.
— В таких историях, — вас перебивает Франкалик, — обыкновенно вторгается какой-то иной фактор, одна нелепая деталь — и все тотчас рушится.
[[— Да, все так и было.]]— Коленька ходил на футбол, играл в одной из районных команд, даже выигрывал некоторые призы — он мог стать неплохим футболистом, но не смог пережить взросление. О каком взрослении идет речь? Рубеж пятнадцати лет — тогда он пристрастился сначала к вечерним гулькам и невинным походам по кальянным с друзьями, а после и вовсе променял тренировки на праздный образ жизни. Ночные клубы, первые знакомства с молодыми женскими телами, дешевый алкоголь и сигареты — все это сопровождало его в тот период, когда я занимался учебой. Все еще свежо в памяти, и при натужном восстановлении тех времен я точно могу сказать, что он выбрал свой жизненный путь из незнания и желаний чувственного характера на том уровне, который ему предоставила низкая образованность. Он кайфовал, также как и кайфовал твой товарищ. Я не могу осуждать его, у меня не осталось ни злости, ни обид, ни зависти к нему! Боже, о последнем я никогда и не мыслил, право, мне всегда было грустно оттого, что иные мои знакомые останавливаются.
— Что с ним стало теперь? — вас перебивает Франкалик.
— Ныне? А что ныне? Пропащий. — вы отмахиваетесь. — Бежит от армии, бежит от кредиторов, бежит от взрослой жизни. Все его "крутые" друзья либо опустятся до уровня работяг, либо будут на злачных местах, прикрытые обеспеченными родителями. А что останется ему? Бог его знает. Но он уже давно не Коленька — целый Николай Батькович. Вижусь я с ним редко, очень редко. И с каждой новой встречей я наблюдаю все большую пустоту в его очах, все большую печаль, все большее разочарование. Нам иногда весьма легко сотворить из собственной жизни ад, Бубахштейн XIII. Но хватит о моих знакомых.
Трамвай резко заворачивает: кряхтят в напряжении колеса, бьются старые дверцы вагона, гудит чехословацкий мотор — шумит и грохочет салон.
[[— Все же скажи: что именно ты посоветовал ему?]] — Настасья? Замечательно. А кем она будет, когда вырастет?
— Или фебкамщицей, или бутиблоггером, или продавцом-консультантом. Эти топ-три позиции определяют рынок. Если первые две требуют от человека наличие развратных нравов, то третья — для честных людей. А если она будет очень и очень красивой, то сможет стать содержанкой. Но в последнее я верю мало — посмотри на мое лицо.
— Чудесно. Только я чувствую, что ты сейчас занимаешься мизогинией.
— Я? — вы держитесь за грудь, смотря на Бубахштейна с видом человека, которого беспочвенно обвиняют в убийстве. — Ты первый захотел говорить о моей дочери, а ведь у меня имеется сверх того еще три сына.
— Хорошо. А кем будет твой первенец?
— Геракл Денисович станет борцом ММА. Я прочу ему великолепную карьеру в октагоне. С двенадцати лет он будет принимать миноксидил, чтобы в пятнадцать он имел такую бороду, какой нет ни у тебя, ни у меня. Если же не сможет выступать — мир пополнится еще одним грузчиком или курьером.
— Стало быть, что ты страдаешь мизантропией. — предполагает Бубахштейн.
— Нет, я просто не люблю, когда лезут в мою личную жизнь. — вы пожимаете плечами.
— Давай начистоту.
[[— Нет, я холост. Детей тоже нет. — вы много моргаете, глядя на Бубахштейна, выразив этим самым если не удивление, то почти что интрижную заинтересованность.]]
— Прасковья — прекрасное имя для старообрядцев. — Франкалик улыбается. — Или ты не религиозный?
— Отнюдь, я идейный коммунист. А Парашей ее назвал только из соображений мировой революции, знаешь ли. С таким именем только один путь — в революцию. Никто ее в жены не возьмет, нигде она не будет в полной мере принятой в обществе, и всю свою жизнь Параша будет страдать за мой выбор имени — из таких израненных личностей получаются лучшие революционеры.
— Я вижу, что ты читал Ленина.
— И Пол Пота.
— Прекрасно. — Бубахштейн кивает вам.
Повисла тишина.
— А если по существу? — переспрашивает вас Франкалик.
[[— Нет, я холост. Детей тоже нет. — вы много моргаете, глядя на Бубахштейна, выразив этим самым если не удивление, то почти что интрижную заинтересованность.]] — Ты смотришь за залом точно не как охранник. Такое чувство, что хочешь или ограбить супермаркет, или открыть свой. — Николай Николаевич подходит поближе.
Такие небольшие разговоры были в его духе — это сущность работы справедливым начальником. Работники много не требуют — адекватной зарплаты и человеческого отношения.
Вы стояли, опершись задницей на небольшой столик за кассой, куда покупатели ставили товары, если их нужно было распихать по сумкам после покупки или педантично разложить в том случае, если потребитель старше определенного возраста. Сообразно с вами поступил начальник охраны, примостив задницу на металлический столик.
[[— Да куда там, Николай Николаевич. Задумался просто обо всем и ни про что. Такое бывает, когда часами наблюдаешь за людьми.]]
[[— Если открою, то пойдете ко мне начальником охраны?]]
"Это произошло ровно тогда, Денис, когда ты повстречал свое первое юношеское увлечение. Да, до этого ты даже позволял пропускать утреннюю чистку зубов, и ты не мерил человека белыми костяными отростками, в естественной среде нужными для дробления пищи. Тебе было все равно, какие у человека зубы, и ты точно не измерял человеческое благосостояние, степень его "живизны" в мире вещей качеством зубов или их протезов. Но потом ты понял, чем думает основная масса людей, ты понял их истерию, ты приобщился ко всеобщему безумию — дело явно не в здоровье."
— Денис, или настроение молчать, по-ковбойски сухо смотря в зал? — все улыбаясь, переспрашивает начальник охраны, покручивая в руках ключи от машины.
[[— Трудовое, Николай Николаевич. — в общих чертах отвечаете вы, поворачиваясь к начальнику.]]
— Это тоже важное дело, понимаю. Иногда надо отрешиться от всего этого бардака. Только не в ущерб работе, Денис. За порядком следи. И в маркете, и в своей голове — таков труд охранника. — он включает яблочный экран предыдущей модели, смотря на время. — Еще пятнадцать минут могу позволить...
В зале тем временем заиграла неспешная, почти похоронная мелодия, из-за чего не то что не хотелось покупать, но возникало стойкое желание упасть навзничь и долго-долго спать прямо на полу операционного оттенка. А пол, между прочим, был сейчас чище прежнего — только-только прошлась старенькая уборщица, очищая поломоечной машинкой плитку от башмачных разводов из растопленной воды и грязи.
[[— Николай Николаевич, а что музыка такая унылая? — спрашиваете вы у начальника.]]
[[— Мария Федоровна сегодня что-то моет и моет. Будто на улице стало больше снега, чем обычно.]]— У меня много объектов. Почему бы не поработать вместе? Позвонишь, как откроешь — с радостью помогу бизнесу. Номер я не меняю уже десять лет. Только камеры нормально установи, — он машет рукой на громадное страшилище в углу, — чтобы потом не штрафовать охранников за дела, которые они не могут держать на контроле. Или наоборот — установи как тут — зарплату меньше платить.
Вы посмеялись, ощутив уровень необходимой производственной иронии. Николай Николаевич вдобавок прокашлялся от послевкусия.
В зале тем временем заиграла неспешная, почти похоронная мелодия, из-за чего не то что не хотелось покупать, но возникало стойкое желание упасть навзничь и долго-долго спать прямо на полу операционного оттенка. А пол, между прочим, был сейчас чище прежнего — только-только прошлась старенькая уборщица, очищая поломоечной машинкой плитку от башмачных разводов из растопленной воды и грязи.
[[— Николай Николаевич, а что музыка такая унылая? — спрашиваете вы у начальника.]]
[[— Мария Федоровна сегодня что-то моет и моет. Будто на улице стало больше снега, чем обычно.]]
— Музыка не унылая, Денис. — Николай Николаевич цокает. — Она такая, чтобы не заставлять людей покупать слишком быстро. Сам понимаешь: сейчас вечер, люди с работы едут, все уставшие. Им хочется зайти, купить десяток яиц и половинку черного, кто-то двушку пива вдогонку. Вот с утра музыка будет пободрее — людей надо агитировать на работу, на новые свершения, на яркую жизнь. А вечерком надо поразмереннее, что-то поспокойнее. Понял?
— Понял. — отвечаете вы. — Только уже пятый покупатель берет одну водку да коньяк. И закусь.
— Это — особенность расположения супермаркета. Думаю, не тебе говорить о ночных "дэмонах". — Николай Николаевич любил произносить "э" в словах, где они обычно не употребляются, когда имел в виду иносказательное значение. — Ты уже экзорцист со стажем.
— Ну да. — вы со смехотцой фыркаете.
[[Поставить брошенные у кассы корзины в одну кучку.]]— Их стали больше напрягать. Начальство говорит, что им легче нанять отдельную клининговую компанию, чем держать уборщиц в качестве штатных сотрудниц. Вот такой сейчас террор на рынке труда. И ты тоже ухо востро попридержи.
Вы напряглись, прижали губы.
Николай Николаевич спешит успокоить вас:
— Вас в обиду точно не дам. Они понимают, что легче потерять лишние деньги, чем людей. Сейчас людской капитал важнее. Да и уборщиц они, скорее всего, просто кошмарят. Поэтому не бойся.
— Надеюсь, — вы вздыхаете, опираясь руками на стол. — Потому что работа эта, хоть и сложная, но для меня уже родная. Я тут больше года — куда мне? Зарплата неплохая — все устраивает.
Начальник кивает. Он следит за поломоечной машиной у рядов с алкоголем, и проговаривает так, что в голосе Николая Николаевича слышалось неприкрытое недовольство:
— Клининговая компания. Я недавно читал умную книжку про язык разговора, про метаязык. Там значит психолог популярно объясняет, что все эти ухищрения власть имущих по переименовыванию простых вещей в сложные служат прежде всего для того, чтобы обесчеловечить, чтобы уничтожить простое человеческое сочувствие. Например, "двухсотый" у военных. Это не труп, не погибший товарищ, не безвременно ушедший — "двухсотый". Вроде бы и понятно, что там изуродованное войной тело, но уже не так тяжело, не так страшно — то же самое и тут. Только тут для того, чтобы у менеджера не возникало жалости к малооплачиваемому и тяжелому труду уборщицы. Клининг-сотрудники, черт знает что...
[[— Буду знать. А книжку почитать надо. Я сам развиваюсь в этом направлении.]]
— Насвай — это детский лепет. Обычный табак вперемешку с дерьмом. Меня такое не торкает. — он пожимает плечами.
Вы напрягаетесь, почти изобличив мерзкого наркомана. Вы всегда ненавидели подобных личностей:
[[— А что ты любишь? — полушепотом, затейливым византийским тоном вы спрашиваете Бырбычбека. — Я предполагаю, что что-то тяжелое... игла или таблетки?..]]
[[— В насвай часто добавляют каннабис.]]
— От них приход тоже весьма сомнительный. Еще стремительнее, еще больше кайфа, еще качественне услада — еще страшнее отплата. Понимаешь, к чему я тебе это вещаю?
— Наркоманы знают не понаслышке об отплате. — вы играете желваками.
— Да. Мои наркотики, — Бырбычбек поворачивается к окну, — вредят мне так сильно, что иногда я подумываю о суициде.
[[— И на что ты подсел, Аличбекий? — вы снисходительно улыбаетесь, думая, что взяли человечечка в тиски.]]
— Какие у тебя широкие познания в области наркологии, Деня. — Бырбычбек наклоняется поближе. Голос его становится тише и крамольнее. — Сам часто, небось, под губу кидаешь?
[[— Пробовал. Но не фанат, а противник. Не рекомендую — портит зубы и кишечник. Лучше уже просто курить сигареты. А еще лучше — не курить. Понял?]]
[[— Я уже не раб табака.]]
— Рыльце-то в пушку. Кто без греха — первый пущай бросит камень, да? Эх, Деня. Кто ты такой, чтобы рассказывать мне о вреде табака?
[[— Я уже не раб табака.]]— Я бросил курить полгода назад, Али-бей. Это был мучительный отказ, ведь до этого я потратил почти три года своей неразумной жизни на курение. В последнее время я курил по пачке в день. Представляешь? Думаю, что тебе не стоит объясняться детальнее, как именно я страдал первый месяц после отказа от курева. Но я ничуть не жалею — мои сосуды высказали мне свое глубочайшее одобрение уже тем, что у меня теперь не поднимается давление и я не чувствую постоянных болей в груди.
Он вам кивает.
— Табак и я не люблю, тут полностью согласен. Больше вреда, чем пользы. Легкий скачок удовольствия, но мучительное привыкание. Платить своими легкими, печенью и сердцем только ради того, чтобы посидеть пять минут и покайфовать на балконе — глупость несусветная.
Глядя на красные глаза Аличбека, полные беспокойства и чего-то странного, неродного и по-видимому опасного, в разуме витает лишь одно:
[[— А что ты любишь? — полушепотом, затейливым византийским тоном вы спрашиваете Бырбычбека. — Я предполагаю, что что-то тяжелое... игла или таблетки?..]] — На грёзы.
— Что?
— Я убеждаю свой организм в том, что я принимаю сильнейшие наркотики. Я сумел стать хозяином всей своей гормональной системы. Дофамин, серотонин, кортизол, и бог весть какие гормоны — я это контролирую. Хочу — настроение хорошее; хочу — нагоняю шлейф меланхолии.
— Угу. — недоверчиво отвечаете вы, взяв паузу.
— Угу? Да, видимо. Жертвую я только собственным ментальным здоровьем. Это тяжело объяснить.
— Попытайся.
— Если бы ты попытался взять на себя моргание или дыхание, а лучше все вместе, и при этом мог насильно задохнуться или иссушить свои зрачки — вот это то, чем я занимаюсь. Моя психика это не выдерживает, но я в не силах вернуть себя в режим автоматики. Я этим пытался избавиться от человеческой, от общественной зависимости. Это страшно.
Аличбек уселся в позе мыслителя, подпирая мясистым кулаком лоб:
— Зачем избавляться от взаимозависимости? Общество зависит и от тебя.
— Я был слишком молод. Я увлекался восточными практиками. Что-то вроде йоги. Но зашел слишком далеко. Сначала игрался — симулировал наличие полового акта или сигналы от кишечника вследствие насыщения — и учился. Но потом все это превратилось в сущее пекло.
[[— Что теперь, Аличбекий?]]— Мне психиатры не поверили. Или я научусь жить с этим, или самоубьюсь. Но пока у меня нет работы, а мой отец отказывается меня кормить — я вынужден искать ее. С утра я так и сказал отцу: уйду на весь день и вечером вернусь с работой. Но я не нашел ничего лучше, чем сесть на шестерку и кататься весь день. Это страшно. Это страшно...
— Это страшно. — вы соглашаетесь. — А что ты умеешь делать в принципе?
— Я готов заниматься чем угодно — мне хочется кушать. Но только не чем-то противозаконным. Только не в плане позитивной законности. Я читал, что бывает два вида законности: позитивная и естественная. Позитивная она тогда, когда власть разрешает что-то. А естественная — когда общечеловеческие права и свободы не нарушаются.
[[— Нам всегда нужны грузчики в супермаркет.]]
[[— Я уверен, что ты еще что-то обязательно найдешь, не переживай. — вы прячете секундное отвращение к смуглому пареньку.]]— Да, вероятно. — Бырбычбек щурится. — Ты был хорошим собеседником, Деня.
Трамвай, медленно заворачивая на круг, смаковал последние минуты маршрута: он, тихо шерудя колесами, пристраивается около конечной, мягенько и неспешно — так полагалось поступать солидному вагонвожатому. Так же мягенько нажимается кнопка открытия дверей, почти что кротко, осторожно выходят первые пассажиры, утомленные продолжительной поездкой. Они, охая и ахая, потирая затекшие седалища и чресла, равняя спины и хрустя шеями, разбредаются кто куда: кто на работу, кто с работы, кто на вокзал к поездам, кто к любовнице, кто Бог весть куда.
Вы сидели вдвоем и все не могли решиться завершить разговор. Наконец, повиснув в положении полусидящем или полустоящем, протягиваете правую руку Бырбычбеку на прощание:
— Спасибо, что скрасил мне этот час. Не всякий раз можно провести путь на работу так приятно и вместе с тем полезно для души. Прости, если обидел — у тебя очень странные манеры. Но я таких люблю. Быть может, когда-нибудь еще встретимся.
Бырбычбек кивает; вы чувствуете его взволнованную вспотевшую ладонь, заключенную в крепком рукопожатии.
— Обязательно встретимся. — отвечает вам Аличбекий. — Шестой номер всегда объединяет людей. В трамваях знакомились и создавали семьи — нам же нужна всего-то дружба. Каждому из нас.
[[— Бывай здоров.]]Потная ладонь Аличбекия выскальзывает из вашей руки. Вы выходите из трамвая в одиночку.
Вы направляетесь прочь от трамвайного круга, хрустя плохо втоптанным снежком; в голове странный пучок мыслей.
Но вот позади что-то случается. Слышится женский крик и истошный вопль трамвайного гудка.
Вы разворачиваетесь к источнику шума.
[[— Что за хрень?]]Под трамваем, ехавшим следом за вашим, и в тот момент как раз идущим на остановку, лежало чье-то изуродованное тело, мягкое и все еще теплое.
[[Достать из рюкзака очки и присмотреться.]]
[[Пойти на работу.]]Сильно разнервничавшись обстоятельством чьей-то гибели, вам предстоит с тремором в руках искать футляр.
Вы нашли и вытащили очки, небрежно бросили футляр обратно в рюкзак и наконец надели вторые глаза, готовые кровожадно лицезреть чью-то погибель.
...
Под трамваем лежало окровавленное тело Бырбычбека, напополам передавленное металлическими колесами.
— В наушниках был! Я сигналила — хоть бы хны! — кричит водитель трамвая в телефон. — Вы же скорая — приезжайте скорее! Не знаю я! Дышит или не дышит — приезжайте скорее!
[[Послестория?]]Вы идете прочь, не желая портить настроение перед сменой. Да, такое случается — город-миллионик. Чеканите шаг, помогаете сапогами расчищать тропинку, заметенную недавней метелью, сохраняете спокойствие.
Только позади слышались крики какой-то женщины:
— В наушниках был! Я сигналила — хоть бы хны! — кричит водитель трамвая в телефон. — Вы же скорая — приезжайте скорее! Не знаю я! Дышит или не дышит — приезжайте скорее!
Источник шума все дальше, и все меньше можно расслышать ее слова.
— Да нерусский какой-то, чурочка! Молодой парень. Шел в наушниках! Нерусский, говорю! Черт его знает, приезжайте!
Вы оборачиваетесь.
[[Послестория?]] ----
Когда-то завещал нам Цой,
Осторожно следить за собой.
Но не знал Перестройки кобзарь,
Как страшен харьковский трамвай.
Теперь даже Аннушки масло не нужно,
И сквозь мой гогот химерный и грустный,
Ржавый харьковский трамвай,
Будто последний злодей-негодяй,
Сиречь, электродвигательный черт,
Рогатый; как на травле моторный хорт,
Ненасытными подшипниками-жерновами,
На людей в наушниках охотится днями.
----Вы прошлись по кассам, хватая пустующие корзинки. Одна тут, несколько там — вот уже множество несется к общей кипе. Педантично уложив их, неторопливо возвращаетесь к начальнику.
— Николай Николаевич, зарплата в срок будет?
— Да. — Николай Николаевич ответил утвердительно, опять смотря на часы. — Мне уходить пора. В общем, удачной тебе смены, Денис. Если какие-то проблемы — вызывай. И кнопку сразу жми, если буянят. Хай приедет кнопка и жару даст дуракам. Понял?
— Понял. — вы крепко пожимаете руку Николаю Николаевичу.
Начальник охраны ушел так же, как и пришел — легко и с привкусом хитроумности. Вы проследили за ним в окно — он сел в старенький опель, что-то пописывая в телефоне. Спустя минуту Николай Николаевич завелся и уехал домой.
[[Отстоять остаток смены.]]— Да. — Николай Николаевич опять посмотрел на часы. — Мне уходить пора. В общем, удачной тебе смены, Денис. Если какие-то проблемы — вызывай. И кнопку сразу жми, если буянят. Хай приедет кнопка и жару даст дуракам. Понял?
— Понял. — вы крепко пожимаете руку Николаю Николаевичу.
Начальник охраны ушел так же, как и пришел — легко и с привкусом хитроумности. Вы проследили за ним в окно — он сел в старенький опель, что-то пописывая в телефоне. Спустя минуту Николай Николаевич завелся и уехал домой.
[[Отстоять остаток смены.]]Редкие покупатели все же посещали вас не с намерением купить что-то во имя опохмела, но из привычного потребленческого безумия. Об этом безумии было написано немало — последние годы его стремятся особенно выпучить, осмеять, создать некий архетип буржуазно-глобалистического потребленца, не видящего ничего вне товарно-денежной системы, и всецело наслаждающегося сим узеньким мировоззреническим оконцем. В этом оконце все прекрасно: отработать, заработать, потратить. Операция совершена? Повторите. Все остальное — придаток, обслуживающий главный цикл. Конечно же, стоит заметить, что это гипербола — человек в целом мыслит более обширно; но некая связь все же имеет место быть.
Вот один, орудуя большой металлической тележкой в сеточку, несется сквозь ряды. В тележке у него нагромождение товаров: газировка, чипсы, пельмени, нарезаный батон, и многое иное, что вы не в силах заметить из-за порядочного расстояния. Двигается он быстро, глаза его бегают туда-сюда и оттуда-обратно — он страждет от недостатка вещей.
Ваша работа заключается в том, чтобы не мешать людям сходить с ума. Человек никогда раньше не имел возможности питаться так хорошо и полно, как сейчас. По крайней мере, любой человек — не только богачи. Сегодня каждый из нас испытывается на прочность в любом супермаркете, и цена поражения — ожирение. Никогда еще умеренность не возникала у человека так повально не вследствие нужды, но из-за пресыщения.
[[Так и проходит вся ночь.]]
— Наш супермаркет нуждается в ночных грузчиках. Начальство хочет видеть мужчин, могущих крепко-накрепко взяться за работу, чтобы прям искры летели. — несколько паясничаете вы. — Если тебя это интересует, то держи номер нашего старшего.
Вы лезете в контакты, находите соответствующую запись:
*Валентина Павловна раб_ота
*+380666666666
— Благодарю. — Франкалик вынимает из широких штанин потрепанный андроид китайского производства, необходимый для списывания номера. — Замечательно. Просто отлично. Феноменально.
— Звони с утра завтра. Понял?
— Да, — кивает смуглый парень, — может есть что-то, о чем мне следует знать прежде звонилова?
— Ты местный или приезжий?
— Я здесь родился и вырос. — уверенно отвечает Бубахштейн. — Украинец!
— Харьковчанин?
— Да.
— Значит предупрежу заранее. — вы вздыхаете.
[[— Валюшка — человек пришлый.]]— Да, я употребляю. — честно отвечает Франкалик.
[[— А что именно ты употребляешь? Насвай закидываешь? — говорите вы по наитию, подсознательно вынося суждение исходя из оттенка кожи.]]— Насвай — это детский лепет. Обычный табак вперемешку с дерьмом. Меня такое не торкает. — он пожимает плечами.
Вы напрягаетесь, почти изобличив мерзкого наркомана. Ваша ненависть к декадантам питает здоровый дух.
[[— А что ты любишь? — полушепотом, затейливым византийским тоном вы спрашиваете Франкалика. — Я предполагаю, что что-то тяжелое... игла или таблетки?..]]
[[— В насвай часто добавляют марихуану.]]— От них приход тоже весьма сомнительный. Еще стремительнее, еще больше кайфа, еще качественне услада — еще страшнее отплата. Понимаешь, к чему я тебе это вещаю?
— Наркоманы знают не понаслышке об отплате. — вы играете желваками.
— Да. Мои наркотики, — Бубахштейн поворачивается к окну, — вредят мне так сильно, что иногда я подумываю о суициде.
[[— И на что ты подсел, Франкалик Бубахштейн XIII? — вы снисходительно улыбаетесь, думая, что взяли человечка в тиски.]]— Какие у тебя широкие познания в области наркологии, Деня. — Бубахштейн XIII наклоняется поближе. Голос его становится тише и крамольнее. — Сам часто, небось, под губу кидаешь?
[[— Пробовал. Но не ценитель, а противник. Не рекомендую — портит зубы и кишечник. Лучше уже просто курить сигареты. А еще лучше — не курить. Понял?]]
[[— Я теперь не раб табака.]]— Рыльце-то в пушку. Кто без греха — первый пущай бросит камень, да? Эх, Денис. Кто ты такой, чтобы рассказывать мне о вреде табака?
[[— Я теперь не раб табака.]]— Я бросил курить полгода назад, Бубахштейн. Это был мучительный отказ, ведь до этого я потратил почти три года своей неразумной жизни на курение. В последнее время я курил по пачке в день. Представляешь? Думаю, что тебе не стоит объясняться детальнее, как именно я страдал первый месяц после отказа от курева. Но я ничуть не жалею — мои сосуды высказали мне свое глубочайшее одобрение уже тем, что у меня теперь не поднимается давление и я не чувствую постоянных болей в груди.
Он вам кивает.
— Табак и я не люблю, тут полностью согласен. Больше вреда, чем пользы. Легкий скачок удовольствия, но мучительное привыкание. Платить своими легкими, печенью и сердцем только ради того, чтобы посидеть пять минут и покайфовать на балконе — глупость несусветная.
Глядя на красные глаза Тринадцатого в своем роде, полные беспокойства и чего-то странного, неродного и, по-видимому, опасного, в разуме витает лишь одно:
[[— А что ты любишь? — полушепотом, затейливым византийским тоном вы спрашиваете Франкалика. — Я предполагаю, что что-то тяжелое... игла или таблетки?..]] — На грёзы.
— Что?
— Я убеждаю свой организм в том, что я принимаю сильнейшие наркотики. Я сумел стать хозяином всей своей гормональной системы. Дофамин, серотонин, кортизол, и бог весть какие гормоны — я это контролирую. Хочу — настроение хорошее; хочу — нагоняю шлейф меланхолии.
— Угу. — недоверчиво отвечаете вы, взяв паузу.
— Угу? Да, видимо. Жертвую я только собственным ментальным здоровьем. Это тяжело объяснить.
— Попытайся.
— Если бы ты попытался взять на себя моргание или дыхание, а лучше все вместе, и при этом мог насильно задохнуться или иссушить свои зрачки — вот это то, чем я занимаюсь. Моя психика это не выдерживает, но я в не силах вернуть себя в режим автоматики. Я этим пытался избавиться от человеческой, от общественной зависимости. Это страшно.
Франкалик уселся в позе мыслителя, подпирая мясистым кулаком лоб:
— Зачем избавляться от взаимозависимости? Общество зависит и от тебя.
— Я был слишком молод. Я увлекался восточными практиками. Что-то вроде йоги. Но зашел слишком далеко. Сначала игрался — симулировал наличие полового акта или сигналы от кишечника вследствие насыщения — и учился. Но потом все это превратилось в сущее пекло.
[[— Что теперь, Бубахштейн?]]— Мне психиатры не поверили. Или я научусь жить с этим, или самоубьюсь. Но пока у меня нет работы, а мой отец отказывается меня кормить — я вынужден искать ее. С утра я так и сказал отцу: уйду на весь день и вечером вернусь с работой. Но я не нашел ничего лучше, чем сесть на шестерку и кататься весь день. Это страшно. Это страшно...
— Это страшно. — вы соглашаетесь. — А что ты умеешь делать в принципе?
— Я готов заниматься чем угодно — мне хочется кушать. Но только не чем-то противозаконным. Только не в плане позитивной законности. Я читал, что бывает два вида законности: позитивная и естественная. Позитивная она тогда, когда власть разрешает что-то. А естественная — когда общечеловеческие права и свободы не нарушаются.
[[— Мы вроде как нуждаемся в грузчиках. Рассылали в корпоративном чате.]]
[[— Я уверен, что ты еще что-то обязательно найдешь, не переживай. — вы прячете секундное отвращение к смуглому собеседнику.]]— Да, вероятно. — Франкалик щурится. — Ты был хорошим собеседником, Деня.
Трамвай, медленно заворачивая на круг, смаковал последние минуты маршрута: он, тихо шерудя колесами, пристраивается около конечной, мягенько и неспешно — так полагалось поступать солидному вагонвожатому. Так же мягенько нажимается кнопка открытия дверей, почти что кротко, осторожно выходят первые пассажиры, утомленные продолжительной поездкой. Они, охая и ахая, потирая затекшие седалища и чресла, равняя спины и хрустя шеями, разбредаются кто куда: кто на работу, кто с работы, кто на вокзал к поездам, кто к любовнице, кто Бог весть куда.
Вы сидели вдвоем и все не могли решиться завершить разговор. Наконец, повиснув в положении полусидящем или полустоящем, протягиваете правую руку Бубахштейну XIII на прощание:
— Спасибо, что скрасил мне этот час. Не всякий раз можно провести путь на работу так приятно и вместе с тем полезно для души. Прости, если обидел — у тебя очень странные манеры. Но я таких люблю. Быть может, когда-нибудь еще встретимся.
Франкалик кивает; вы чувствуете его взволнованную вспотевшую ладонь, заключенную в крепком рукопожатии.
— Обязательно встретимся. — отвечает вам Бубахштейн. — Шестой номер всегда объединяет людей. В трамваях знакомились и создавали семьи — нам же нужна всего-то дружба. Каждому из нас.
[[— Будь здоров.]]Потная ладонь Франкалика Бубахштейна XIII выскальзывает из рукопожатия.
Путь от трамвая к супермаркету держите в одиночку -- вы направляетесь прочь от трамвайного круга, хрустя плохо втоптанным снежком; в голове странный пучок мыслей.
Но вот позади что-то случается. Слышится женский крик и истошный вопль трамвайного гудка.
Вы разворачиваетесь к источнику шума.
[[— Что?]]Под трамваем, ехавшим следом за вашим, и в тот момент как раз идущим на остановку, лежало чье-то изуродованное тело, мягкое и все еще теплое.
[[Вынуть из рюкзака очки и присмотреться.]]
[[Пойти на на смену.]]Сильно разнервничавшись обстоятельством чьей-то гибели, вам предстоит с тремором в руках искать футляр.
Вы нашли и вытащили очки, небрежно бросили футляр обратно в рюкзак и наконец надели вторые глаза, готовые кровожадно лицезреть чью-то погибель.
...
Под трамваем лежало окровавленное тело Франкалика Бубахштейна XIII, напополам передавленное металлическими колесами.
— В наушниках был! Я сигналила — хоть бы хны! — кричит водитель трамвая в телефон. — Вы же скорая — приезжайте скорее! Не знаю я! Дышит или не дышит — приезжайте скорее!
[[Послестория?]]Вы идете прочь, не желая портить настроение перед работой. Да, такое случается — город-миллионик. Чеканите шаг, помогаете сапогами расчищать тропинку, заметенную недавней метелью, сохраняете спокойствие.
Только позади слышались крики какой-то женщины:
— В наушниках был! Я сигналила — хоть бы хны! — кричит водитель трамвая в телефон. — Вы же скорая — приезжайте скорее! Не знаю я! Дышит или не дышит — приезжайте скорее!
Источник шума все дальше, и все меньше можно расслышать ее слова.
— Да нерусский какой-то, чурочка! Молодой парень. Шел в наушниках! Нерусский, говорю! Черт его знает, приезжайте!
Вы оборачиваетесь.
[[Послестория?]] — Валюшка — человек пришлый. Приехала она в Харьков лет с десять назад, до этого проживая неизвестное количество времени в какой-то депрессивной рабочей части Донбасса, в шахтерском полугороде-полудеревне с двумя школами и трехэтажным домом быта, имевшим внутри своей бетонной сущности секонд-хенд и заплесневелый минимаркет. Это, вероятнее всего, и предопределяет, накладывает неизгладимый отпечаток на всю оставшуюся — клеймо провинциала. Провинциализм, кугутизм, селюкство, колхозанство, чертовство — все это суть слова-синонимы социального явления, относящегося непосредственно к Валюшке Павловне ввиду ее негородского происхождения.
Вы на секунду прерываетесь, чтобы собрать воедино хаотичный клубок мыслей, оставшийся по завершении разговорного скоморошества Франкалика Бубахштейна XIII. Тем не менее, с задумчивым видом осмотрев пыльное окно трамвая, вы с еще более выраженным изобличительным напором возвращаетесь к характеристике духовной конституции Валюшки:
— Причем я обязан добавить ради достижения всеобщей справедливости, что говор у нее не суржик и не сельский вариант украинского, а чисто русский язык, взошедший подобно плодовому телу гриба на хладном теле советской рабочей культуры. То есть немного нашего природного геканья, умело сокрытого московско-телевизионным произношением, немного украинизмов, оставшихся после дедов, до своей смерти "гомонивших", малость популярных украинских сленговых фразочек, чуть-чуть интернетных словечек вроде "кринж", "рофл", "чилить" — словом, тривиальный человек. Однако все равно кугут.
— Даже так? — недоверчиво вопрошает Франкалик.
[[— Именно так.]]— Именно так. Судьба распорядилась — мы существуем харьковчанами во втором или третьем поколении. Наши деды или отцы, бабушки или матери, — вы оценивающе посмотрели на Франкалика, — успели прибыть сюда значительно раньше, осесть, принять высокую городскую культуру, остепениться, короче говоря, — стать горожанами. Бедными или богатыми — не так важно. Важно лишь то, что мы с детства приучены к метро, к тому, что у нас есть постоянный и относительно бесплатный, ежели не брать во внимание оплату коммунальных услуг, приватизированный кров. Что мы любим трамваи, любим ходить в кино, не прочь прогуляться по городским паркам, живя цивилизованно и спокойно, посещать любимые концерты, одеваться в модных брендовых магазинах или, быть может, в секондах — мы всегда понимаем, что любое удовольствие достигаемо. Нам не нужно пахать, нам не следует думать о съемных квартирах, ютиться по углам и комнатушкам, покорять невесть что и где — наши родители сделали это за нас. Мы — счастливые люди, хоть часом и депрессивные в силу нападок той блажи, что мы многозначительно именуем Европой. На фоне Европы мы — белые негры, белые азияты, белые чурки, белые цыгане, белые арабы, — любая другая экономически и культурно притесняемая группа, пришедшая в постмодерн через претерпевание колониальной эксплуатации или просто не достигшая того уровня технологического развития, которым Европа меряет всякого вокруг себя сообразно с собой. И наши люди, не понимая всей этой страшной подоплеки, стремятся достичь того, чего им не суждено иметь! Итог ясен и дураку: слезы, разбитые надежды, недовольство, увенчанное поиском виновных.
— Деня, мы немного съехали с первоначальной темы. Я точно сочувствую твоим размышлениям, возможно, что частично их и разделяю, однако мы обсуждаем Валентину Павловну с меткой "раб_ота".
[[— Подожди, дай кончить про Европу.]]
[[— Да-да, Валентина... Валюшка, что ж я?]]— Возвращаясь к Европе, нужно прежде всего обозначить, что сама по себе идея поиска высшей цели, смысла бытия нации в том, чтобы имплементировать прекрасные правовые и нравственные институты просвещенных стран — идея превосходная и заслуживающая уважения. Впрочем, при ближайшем ее рассмотрении, то есть этой идеи, становится совсем уж ясно, что она — полнейшая пустышка. Чтобы стать кем-то сейчас — нужно пройти весь его путь тогда. Наше общество отстает по меньшей мере лет на сто, если не больше: у людей нет ни базы, ни интуитивного знания о природе гуманизма и нормальной бюрократии без мздоимства. Так что это, как любит выражаться Валюшка, — кринж. Действительно, чистый кринж. Не грязный, не зашкварный, а чистый и понятный кринж.
— Кринж. — задумчиво протягивает Франкалик. — Я бы даже сказал по-нашенски — крынж. Это крынжатина.
— Именно. Мы в этом отношении растем от одного древа, что и русские, что и беларусы — вот тут-то и проявляется наше восточнославянское братство. Только у нас любят вторить, будто все самое худшее нам досталось от длительной жизни в одной коммуналке с Москвою, но я склонен думать, что это состояние общечеловеческое, лишь усугубленное тлетворным влиянием Руси.
— Я устал от политики. Понимаешь, все наши различия постепенно размываются глобализацией, так что в скором времени это будет абсолютно неважно. Важным останется только социальное расслоение, зависящее от количества денег в твоем кармане, — вот там-то уже и начнут появляться непреодолимые различия в потреблении. Хотя! Давай уже о Валюшке.
[[— Да-да, Валентина... Валюшка, что ж я?]]
— Валюшка из тех людей, которые жадно грызут жизнь, из-за чего челюсти ей часто заменяют разум. Она мыслит даже не столько как сельский житель, ежечасно думающий о расширении хозяйства, но как сущность, жаждущая из безумной жадности урвать как можно больше. Давай разовьем противоречия на примере метро. Иногда я заменяю час сидения в трамвае получасовым променадом до метро, и там стою около получаса в вагоне, доезжая до Южного вокзала со станции "Турбоатом". Делаю я это из того соображения, что естественному человеку жизнь была дана во имя движения. Движение укрепляет наши мышцы, помогает всем системам работать как положено, как это задано природой. Мы же, городские жители, весьма часто пренебрегаем ежедневным хождением, являющимся простой необходимостью для правильного фукнционирования мышечного корсета. Валюшка, всякий раз узнавая об обстоятельстве моего перемещения до места работы, обычно осуждает меня смешком или иным низким подтруниванием, по-детски предполагая, что человек взрослый и, что самое главное, обеспеченный никогда не будет ходить там, где можно проехать. Кто ее этому научил? Вздор и глупость! Мне нужно проходить минимально четыре-пять километров, просто нужно, иначе мои мышцы атрофируются! Но Валюшка, по-видимому, это не уяснила.
Заканчивая грубо обличительствовать, вы тяжело вздыхаете.
— И все это ты рассказал малознакомому человеку? — спрашивает вас Бубахштейн.
[[— И?]]
[[— Она тоже не прочь рассказать много чего интересного про меня.]]— И что? — вы улыбаетесь, поправляя рюкзак, лежавший на коленях.
— Ты не боишься, что я расскажу это все ей? Или кому-нибудь другому с работы?
— Не боюсь. Она — не начальник охраны. А начальник охраны у меня — человек порядочный во всем. Его я уважаю и ценю. Распространяться об этом не хочу. — улыбаясь, вы подмигиваете Бубахштейну XIII.
— Угу... — отвечает задумчивый Франкалик. — Вот мы и подъезжаем к Южному вокзалу.
Трамвай, медленно заворачивая на круг, смаковал последние минуты маршрута: он, тихо шерудя колесами, пристраивается около конечной, мягенько и неспешно — так полагалось поступать солидному вагонвожатому. Так же мягенько нажимается кнопка открытия дверей, почти что кротко, осторожно выходят первые пассажиры, утомленные продолжительной поездкой. Они, охая и ахая, потирая затекшие седалища и чресла, равняя спины и хрустя шеями, разбредаются кто куда: кто на работу, кто с работы, кто на вокзал к поездам, кто к любовнице, кто Бог весть куда.
Вы сидели вдвоем и все не могли решиться завершить разговор. Наконец, повиснув в положении полусидящем или полустоящем, протягиваете правую руку Франкалику Бубахштейну XIII на прощание:
[[— Я хочу видеть тебя послезавтра в это же время. — киваете в ожидании рукопожатия.]]— Она про меня расскажет, если захочешь, тоже много чего интересного. Я и не скрываю — я фрик. Как и ты. Думаю, что мои доводы ты воспримешь значительно более достоверными и близкими к истине, чем ее хамоватое колхозничество.
Трамвай, медленно заворачивая на круг, смаковал последние минуты маршрута: он, тихо шерудя колесами, пристраивается около конечной, мягенько и неспешно — так полагалось поступать солидному вагонвожатому. Так же мягенько нажимается кнопка открытия дверей, почти что кротко, осторожно выходят первые пассажиры, утомленные продолжительной поездкой. Они, охая и ахая, потирая затекшие седалища и чресла, равняя спины и хрустя шеями, разбредаются кто куда: кто на работу, кто с работы, кто на вокзал к поездам, кто к любовнице, кто Бог весть куда.
Вы сидели вдвоем и все не могли решиться завершить разговор. Наконец, повиснув в положении полусидящем или полустоящем, протягиваете правую руку Франкалику на прощание:
[[— Я хочу видеть тебя послезавтра в это же время. — киваете в ожидании рукопожатия.]]— Хорошо. — смуглый парень крепко пожимает правую руку. — Если меня не будет, то такова воля фатума — он против, чтобы мы встретились еще хоть раз. А если я появлюсь в супермаркете — решительно "за".
Кондукторша, вальяжно рассевшаяся на освободившемся одноместном сидении слева от прохода, молча подслушивала горячее прощание.
— В любом случае, Франкалик, я ощутил преприятнейшее чувство единения в разговоре с тобой. — впопыхах, будучи взволнованным от мыслей, вы теребите толстую руку собеседника, ощущая ее отпускание все еще преждевременным.
— Это взаимно. — отвечает смуглый парень.
Вы оба встали и потихоньку покинули салон трамвая. Бубахштейн побрел в одну сторону, вы — в супермаркет.
[[Ночная смена впереди.]]— Я имел возможность знать одного весьма хорошего приятеля, на которого вы внешне похожи, молодой человек. Притом даже очень — те же тусклые голубые глаза, тот же молчаливый орлиный нос, нуждающийся в высоких скалах, но никак не в этом каменном болоте — абсолютная, совершенная копия. Мне даже несколько неловко из-за столь топорного навешивания ярлыков, но поймите же меня верно: уж как вы похожи! Были мы знакомцами столь давно, что лицо его уже поистерлось в памяти, но своим появлением вы помогли восстановить его лик в тех ярчайших деталях, которые уже давно поблекли в настоящем мире.
— Вы мне льстите! Простите, я не готов принять ваши заключения так близко к сердцу. Тем более, что я не могу быть настолько хорош, как если бы это был он: нынешние люди — не чета былым.
— Что же, что же... — старик насупился, сильно задумавшись. — Тогда стоит спросить: вы не против, ежели я расскажу вам историю моего знакомца?
[[— Отнюдь, я только за.]]Ухватившись покрепче за выпирающую металлическую ручку переднего сидения, старик невесело бегал очами по салону: он что-то усиленно вспоминал. Вот уж, держась этой дряхлой рукой, где костяшки соединились в несколько больших хрящевых гуль, где вязкая кровь ходит все хуже, а тремор отнимает последние силы, — здесь пожилой мужчина наконец решается начать:
— Начну, пожалуй, для хорошего тона с себя, чтобы возникало меньше вопросов в ходе непосредственного рассказа. Звать меня Александр Палыч, я харьковчанин, причем кореннее коренных — отец мой был сначала офицером Русской императорской армии, и участвовал в Империалистической, а после пошел в Гражданскую за большевиков — жил я на Тюринке с раннего детства, был младшим в семье. Родился в межвоенное время, в Великую Отечественную отца моего мобилизовали, и с фронта живым он не вернулся — пропал еще в сентябре сорок первого. Про войну не хочу говорить, об этом сейчас все кому не лень рассказывают басни — черт знает что. Да и зачем вам знать об этих тяготах? Сейчас время другое — другое во всех возможных отношениях. И ваша война — не та война. Эта война цивилизованная, маленькая, ленивая и отнюдь уже не народная. Тут не те массы, не те идеалы, не те масштабы, все решительно не то — и слава Богу, что это так. Ну так к чему же я веду, простите, не про то что-то глаголю, стало быть.
[[— Вы хотели рассказать про вашего знакомца.]]— Ах да, точно-точно. Знакомец мой, мой первый и лучший друг, прекрасный товарищ! Понимаете ли, молодой человек, история его интересна прежде всего тем, в какое время он рос и чем занимался, и вообще что он из этого вынес для себя.
Вы киваете. Трамвай гудит, трамвай несется, трамвай стремглав мчится по маршруту — но это нисколько не мешает интересной беседе, лишь подпитывая ее неторопливостью и спокойствием вопреки сумасшедшей скорости движения.
— Звали его Семеном. Жили мы на одной улице — отец его работал на фабрике, а мать — поварихой. Но так было только до войны. В войну его отец тоже не вернулся с фронта, а мать умерла под бомбежкой. Он остался в возрасте одиннадцати лет круглым сиротой — не было ни бабушек, ни дедушек, ни теть, ни дядь — полное одиночество. Темнота! Образование — несколько классов. Да он читал плохо и по слогам, а писал и вовсе тотально безграмотно. Был он такой, Семен, да не унывал. Нет, помню как сейчас: мы его сначала у себя приютили, а потом, после войны, мы с ним поехали на хутор в область, где жили мой дядька со своей женой. Отправила нас туда моя матушка, потому что иначе мы бы не выжили — еды натурально не хватало, куда там до остального. Но поехали мы туда пахать батраками, работали много и тяжело. А что насчет семьи моего дядьки, так были они бездетными и скупыми, но очень работящими. Держали хозяйства — немеряно. Мяса было столько, что ездили они в город торговать, и только с этого кормились. Но был один большой нюанс. Дядька мой — слепой. Ослеп еще до войны, ничерта не видел, однако работящий-то какой! Эдакий крестьянин, сам иногда удивляюсь, как можно быть таким жадным до денег и работы, чтобы даже слепым умудряться трудиться похлеще здорового мужика.
[[— А почему не в колхозе?]]
[[Слушать старика.]]— Вы о чем, молодой человек? Не совсем вдомек.
— Я имею в виду, что положено же всем крестьянам быть в колхозе.
— А? Да черт его знает, жили они в забитой глуши и никого не волновало все это. Хозяйство было свое. Это все, что я помню — сам был молодой.
[[Слушать старика.]] — Мы с Семеном работали много. Вставали ни свет ни заря — в пол пятого утра. Кормили худобу, трудились по хате. Все это делали, все это чистили, все это держали в боевом порядке и при всем этом успевали быть обычными хлопцами. Молодые мы были, несмышленые... рано курить начали! Помню, что ездили мы в Харьков, напродавали всего — и в магазин за пирожком и пачкой. Какое мы тогда курево курили — лучшее. Точно кулацкими батраками были, да никого это особо и не волновало. Хорошее было время... Семен, эх, Семен! — старик цокает.
— А что потом?
— Потом, стало быть, наши пути с Семеном разошлись. Было нам лет по шестнадцать. Он посчитал, что ему пора увидеть белый свет, поездить, поработать где-то отходником, посмотреть самостоятельно на то, как делаются дела в стране. Да и что жить на том отшибе? Признаюсь, что дядька мой, Арсений Николаевич, больше любил Семена, чем меня, и даже подначивал его остаться, чтобы тот за хозяйством следил и в наследники пошел обходя нас, племянников. Да ведь я и не против был — работал Семен ревностно, да только хотел он совсем другого. Понимаете? Вольной птицею быть он хотел, гордою птицею — ему другое нужно было.
[[— Интересно получается.]]— Интереснее некуда. — старик вздыхает. — Уехал он восстанавливать города, строить коммунизм в другие республики. Оттуда его в армию забрали. Мы с ним долго-долго переписывались, открытки присылали друг-другу: "С Днем рождения", "С Новым годом", и все в таком духе. Служил он где-то под Ленинградом. Там же и остался прапорщиком. Потом работал в военном училище, дослужился до майора. Я к нему пару раз ездил при Союзе — да только изменился он. Не тот был Семен, что раньше: чванливый, чувствующий власть, надменный, лихой. Не сирота, а уважаемый человек, офицер. Жаль, ох как жаль.
[[— Он еще жив?]]— Давно уже нет его. Мало прожил. В девяностом у него рак выявили, да и не стало через полгода. Это я его пережил, дурак старый. Куда уж мне? Помирать пора — внукам жилплощадь освобождать. Сейчас-то квартиры дорогие, ого-го! — он тихонько посмеивается, чтобы не раскашляться. — Ты прости, что я тебя так сильно нагружаю всем этим, вероятно, что тебе одинаково и с Семеном в голове, и без него. Но это история. А похож он и вправду на тебя. Ох как похож.
Вы, вероятнее всего, даже не сразу заметили, как старик перешел "на ты". Он посветлел, голова его прояснилась; груз воспоминаний постепенно сошел с плеч -- Александр Палыч воодушевился. Вам даже показалось, что осанка его стала немного четче и прямее, будто от поднятности духа зависело и это.
— Да ничего, все нормально. — вы пожали плечами.
— На девок ему везло всегда — отбою не было. А я неумеха был — не любили меня бабы. У вас хоть танцы есть сейчас, али совсем уже дурацкие развлечения?
[[— У нас клубы ночные есть.]]
[[— Вальс я в школе танцевал в последний раз.]]— Видел я эти ваши ночные клубы — сплошная дуристика. Даже говорить нет охоты. Не охотник я вообще до новых развлечений. Не признаю. — он машет головой. — Не признаю, старый уже.
[[— Бывает и такое.]]— Не то это совсем, тьфу. — он в сердцах машет рукой. — Культура танцев должна быть! Учиться этому надо, учиться! Как и пению — истинно тебе говорю. В школе должно это преподаваться, чтобы пели дети, чтобы танцевали, чтобы играли на чем-то. Я вот на баяне выучился в свое время. Хотел, конечно, и на фортепиано — не взяли.
[[— Бывает и такое.]]Вы подъезжаете к Сабуровой даче. Старик, поднимая небольшую хозяйственную сумку в клеточку, в простонародье именуемую колхозанской, кое-как встает и недвусмысленно просит вас встать и пропустить его.
— Благодарю за чудесную беседу, молодой человек. Храни вас Господь. И не забывайте, что главное в жизни — это умение быть скромным и воспитанным человеком. Даже если природа наделила вас такой внешностью, будто вам просто необходимо вековать гордым орлом. Но спуску дуракам не давайте, молодой человек, и решительно осаждайте любые поползновения — люди поступают не по справедливости, но по своему хотению, сообразно с тем, как они ставят себя в обществе. Немногим на самом деле знакома справедливость.
[[— Спасибо, буду знать. Удачного вам вечера.]]Старик, плавно перебираясь по салону, подошел к открытым дверцам, чтобы медленно спуститься на остановке около частного сектора. Он скрылся где-то среди сотен домиков-огоньков огромного города, опоясанного всевозможными транспортными путями, и для вас, вероятнее всего, затерялся навсегда.
"Я не могу представить, — говорите вы про себя, — как много здесь людских жилищ. И ведь в каждом кто-то есть, в каждом находится жизнь, и эта жизнь должна быть подчинена государству, и все они точно облагаются налогами; все эти бесконечные адреса нанесены на карты, и все эти дома успешно вплетены в огромную сеть бюрократии — во истину диковинный организм. Мэр ни за что не обойдет весь город, и ни за что не познакомится с миллионом жителей, но власть его и без этого крепка. А что уж говорить о депутатах и президенте — им никогда не понять народ, который они пасут."
[[Проехать оставшуюся часть пути в раздумиях.]]
"Власть над дворниками и сантехниками, возможно, развращает не хуже власти над чиновничьей или любой другой армией. — вы вспоминаете о мэре. — Я даже почему-то склонен считать, что сугубо хозяйственные должности более важны — от того, чтобы быть командиром и иметь в подчинении пару тысяч солдат, жизнь которых будет зависеть в какой-то степени от приказов вашего штаба, или верховодом в органах местного самоуправления, где решаются вопросы благоустройства жизней, количество которых ограничено исключительно территориальной принадлежностью, — я бы выбрал поучаствовать в выборах, будь я властолюбивым существом."
Вы проезжаете по мосту, украшенному чугунными статуями рабочих в полный рост с одной стороны, а с другой — казаками. Преемственность поколений налицо.
"Справедливых людей мало, — вспоминаете вы слова Александра Палыча, — а все поступают так, как того хотят. Да, в общих чертах он абсолютно прав. Но я бы понял это как заблуждение, если бы не брал во внимание множественность факторов, непосредственно или опосредственно влияющих на принятие решений человеками. Над всеми нами, во-первых, царит нравственная надстройка общества — в любые времена декларируются высшие и светлые ценности, которые явно и глупо попирать не следует. Дураки, которые это делают, обычно умудряются сесть в тюрьму — несмышленые воры, слишком жадные мелкие чинуши, хулиганы и прочие асоциальные элементы. А кто поумнее, кто похитрее, кто позабористей в интригах — те могут и провозглашать нужные всем нам постулаты, и тихо грести под себя или совершать любую другую мерзость, порицаемую в обществе. Но ведь не стоит забывать, что таких людей — гурьба, и каждый хочет быть поближе к кормушке, — возникает конкуренция. Они жрут друг-друга: изобличают, мокают в дерьмо, стреляют, сажают — и дают возможность снизить градус несправедливости в обществе. Звери играют в то, кто больше человек — вполне успешно. Некоторые из них взаправду думают, что могут стать святыми впоследствии — тем лучше для настоящего человека. Кроме всего прочего, вероятнее всего, не стоит исключать и те по-настоящему редкие личности, которые фанатично служат добродетели, которые борются против проявлений относительного зла во имя своего, тоже относительного, но, однако, добра. Путь таких еще труднее и опаснее — зверю всяко легче выбить из игры фанатика, обремененного жировыми отложениями ценностей. Хотя, у зверя обычно планы ситуативные и мелкие по масштабу, к тому же, он работает из желаний низменного толка, и не подвержен экстазу, который близок для фанатика от достижения добродетели — это уравнивает их силы.
[["Что-то я замудрился."]]
[["А итог какой?"]]
Стоя неподалеку от работающей кассы, то и дело пикающей от пробиваемых на ней товаров, вы отрешенно наблюдаете за большим залом, отделанным дешевой белесой плиткой и щедро подсвеченным блоками люминесцентных ламп. Группы ламп, расположенные над анфиладой стеллажей, молчаливо уходящих в бесконечность торгового зала, четко и совестливо поддерживали необходимую иллюминацию — залог покупательского безумия.
— Как настроение? — справа от вас оказывается начальник охраны.
Николай Николаевич, респектабельный мужчина в летах, имеющий глубокую проседь и хитрую усмешку квадратных челюстей, приманчиво улыбается вам. Улыбка его, полно выполненная благодаря протезированным зубам, была несколько контрастной: один зуб был чужеродным, белоснежным, ровным, а иной в отместку замене оказывался родным, подгнившим и кривеньким — время не щадило их; чем более широко он улыбался — тем сильнее разверзалась бездна жизненного пути, обильного на авантюры. Николаю Николаевичу было точно за пятьдесят, его движения выделялись легкой замедленностью, выверенностью и при всем этом почти злодейской легкостью. При наблюдении за ним возникало такое ощущение, что Николай Николаевич разрезает пространство вокруг себя, но совершает это обыкновенно аккуратно, так, чтобы не вызвать иммунный ответ вышеуказанного простраства на все те неспокойные шевеления, которыми он понемногу перекраивает горячую плоть вселенной.
[[— Готов к труду и обороне, Николай Николаевич. — в общих чертах отвечаете вы, поворачиваясь к начальнику.]]
[["Почему я обращаю внимание на зубы? Когда же это произошло?" — спрашиваете вы про себя, отделяя долю секунды на размышление.]]"Да, лучше бы я почитал древних — они-то уже давно ответили на все мои вопросы. А я примитив — зачем мне думать? Есть готовые знания, спресованные, полуфабрикатные, готовые к употреблению. Самому пытаться готовить мудрость не только опасно, но и вредно для пищеварения, если нет соответствующих кулинарных навыков. Впрочем, я уже подъезжаю."
Трамвай, медленно заворачивая на круг, смаковал последние минуты маршрута: он, тихо шерудя колесами, пристраивается около конечной, мягенько и неспешно — так полагалось поступать солидному вагонвожатому. Так же мягенько нажимается кнопка открытия дверей, почти что кротко, осторожно выходят первые пассажиры, утомленные продолжительной поездкой. Они, охая и ахая, потирая затекшие седалища и чресла, равняя спины и хрустя шеями, разбредаются кто куда: кто на работу, кто с работы, кто на вокзал к поездам, кто к любовнице, кто Бог весть куда.
Вы вышли в числе последних. Неспешно побрели на работу, хрустя припорошенным снежком. Вечер казался протяжным, длинным и медленным, и вместе с тем приторно-сладким.
[[Впереди вас ждет ночная смена.]]"А каков итог? Действительно, — прерываете вы себя, — надо потезисно, и куда-нибудь записать."
Вы открываете телеграм, игнорируя диалоги и любые другие сообщения из пабликов, чтобы написать в личный закрытый канал для заметок сие наблюдение:
Человек очень часто не в силах поступать с другими так, как он самодурно себе воображает:
1. При недостаточном количестве властных полномочий (а это почти всегда) безнаказанно нельзя использовать другого — ожидается быстрая реакция.
1.1. При наличии достаточного количества властных полномочий всегда стоит ожидать возможного свержения и отплаты.
1.2. Если свержения не произошло сейчас, то это точно произойдет в памяти потомков (если у человека есть желание войти в историю, а не жить исключительно при жизни).
2. Несправедливость одного нивелируется несправедливостью со стороны другого, и тогда приходится находить консенсус.
3. Редкие чистоплотные личности, одержимые идеей справедливости, могут испортить царство зла — так обычно и случается — оно не способно править вечно.
4. Человеку следует учиться мстить, но однако так, чтобы все было в рамках законности, использовать нужно исключительно правовые способы (или такие, что не перечат им) — это лучший способ научить ближнего поступать справедливо, если он не способен найти эту справедливость внутри себя, отравляя ваше существование. Или хотя бы делать правильные выводы и не попадать в одну и ту же ситуацию дважды.
[["Что-то я замудрился."]] — Ты смотришь за залом точно не как охранник. Такое чувство, что хочешь или ограбить супермаркет, или открыть свой. — Николай Николаевич подходит поближе.
Такие небольшие разговоры были в его духе — это сущность работы справедливым начальником. Работники много не требуют — адекватной зарплаты и человеческого отношения.
Вы стояли, опершись задницей на небольшой столик за кассой, куда покупатели ставили товары, если их нужно было распихать по сумкам после покупки или педантично разложить в том случае, если потребитель старше определенного возраста. Сообразно с вами поступил начальник охраны, примостив задницу на металлический столик.
[[— Да куда там, Николай Николаевич. Задумался просто обо всем и ни про что. Такое бывает, когда часами смотришь за людьми.]]
[[— Когда открою, то пойдете ко мне начальником охраны?]]"Это произошло ровно тогда, Денис, когда ты повстречал свое первое юношеское увлечение. Да, до этого ты даже позволял пропускать утреннюю чистку зубов, и ты не мерил человека белыми костяными отростками, в естественной среде нужными для дробления пищи. Тебе было все равно, какие у человека зубы, и ты точно не измерял человеческое благосостояние, степень его "живизны" в мире вещей качеством зубов или их протезов. Но потом ты понял, чем думает основная масса людей, ты понял их истерию, ты приобщился ко всеобщему безумию — дело явно не в здоровье."
— Денис, или настроение молчать, по-ковбойски сухо смотря в зал? — все улыбаясь, переспрашивает начальник охраны, покручивая в руках ключи от машины.
[[— Готов к труду и обороне, Николай Николаевич. — в общих чертах отвечаете вы, поворачиваясь к начальнику.]] — Это тоже важное дело, понимаю. Иногда надо отрешиться от всего этого бардака. Только не в ущерб работе, Денис. За порядком следи. И в маркете, и в своей голове — таков труд охранника. — он включает яблочный экран предыдущей модели, смотря на время. — Еще пятнадцать минут могу позволить...
В зале тем временем заиграла неспешная, почти похоронная мелодия, из-за чего не то что не хотелось покупать, но возникало стойкое желание упасть навзничь и долго-долго спать прямо на полу операционного оттенка. А пол, между прочим, был сейчас чище прежнего — только-только прошлась старенькая уборщица, очищая поломоечной машинкой плитку от башмачных разводов из растопленной воды и грязи.
[[— Николай Николаевич, а чего музыка такая унылая? — спрашиваете вы у начальника.]]
[[— Мария Федоровна сегодня что-то моет и моет. Такое чувство, что на улице стало больше снега, чем обычно.]]— У меня много объектов. Почему бы не поработать вместе? Позвонишь, как откроешь — с радостью помогу бизнесу. Номер я не меняю уже десять лет. Только камеры нормально установи, — он машет рукой на громадное страшилище в углу, — чтобы потом не штрафовать охранников за дела, которые они не могут держать на контроле. Или наоборот — установи как тут — зарплату меньше платить.
Вы посмеялись, ощутив уровень необходимой производственной иронии. Николай Николаевич вдобавок прокашлялся от послевкусия.
В зале тем временем заиграла неспешная, почти похоронная мелодия, из-за чего не то что не хотелось покупать, но возникало стойкое желание упасть навзничь и долго-долго спать прямо на полу операционного оттенка. А пол, между прочим, был сейчас чище прежнего — только-только прошлась старенькая уборщица, очищая поломоечной машинкой плитку от башмачных разводов из растопленной воды и грязи.
[[— Николай Николаевич, а чего музыка такая унылая? — спрашиваете вы у начальника.]]
[[— Мария Федоровна сегодня что-то моет и моет. Такое чувство, что на улице стало больше снега, чем обычно.]]— Музыка не унылая, Денис. — Николай Николаевич цокает. — Она такая, чтобы не заставлять людей покупать слишком быстро. Сам понимаешь: сейчас вечер, люди с работы едут, все уставшие. Им хочется зайти, купить десяток яиц и половинку черного, кто-то двушку пива вдогонку. Вот с утра музыка будет пободрее — людей надо агитировать на работу, на новые свершения, на яркую жизнь. А вечерком надо поразмереннее, что-то поспокойнее. Понял?
— Понял. — отвечаете вы. — Только уже пятый покупатель берет одну водку да коньяк. И закусь.
— Это — особенность расположения супермаркета. Думаю, не тебе говорить о ночных "дэмонах". — Николай Николаевич любил произносить "э" в словах, где они обычно не употребляются, когда имел в виду иносказательное значение. — Ты уже экзорцист со стажем.
— Ну да. — вы со смехотцой фыркаете.
[[Разложить оставленные у кассы корзины в одну кучку.]]— Их стали больше напрягать. Начальство говорит, что им легче нанять отдельную клининговую компанию, чем держать уборщиц в качестве штатных сотрудниц. Вот такой сейчас террор на рынке труда. И ты тоже ухо востро попридержи.
Вы напряглись, прижали губы.
Николай Николаевич спешит успокоить вас:
— Вас в обиду точно не дам. Они понимают, что легче потерять лишние деньги, чем людей. Сейчас людской капитал важнее. Да и уборщиц они, скорее всего, просто кошмарят. Поэтому не бойся.
— Надеюсь, — вы вздыхаете, опираясь руками на стол. — Потому что работа эта, хоть и сложная, но для меня уже родная. Я тут больше года — куда мне? Зарплата неплохая — все устраивает.
Начальник кивает. Он следит за поломоечной машиной у рядов с алкоголем, и проговаривает так, что в голосе Николая Николаевича слышалось неприкрытое недовольство:
— Клининговая компания. Я недавно читал умную книжку про язык разговора, про метаязык. Там значит психолог популярно объясняет, что все эти ухищрения власть имущих по переименовыванию простых вещей в сложные служат прежде всего для того, чтобы обесчеловечить, чтобы уничтожить простое человеческое сочувствие. Например, "двухсотый" у военных. Это не труп, не погибший товарищ, не безвременно ушедший — "двухсотый". Вроде бы и понятно, что там изуродованное войной тело, но уже не так тяжело, не так страшно — то же самое и тут. Только тут для того, чтобы у менеджера не возникало жалости к малооплачиваемому и тяжелому труду уборщицы. Клининг-сотрудники, черт знает что...
[[— Буду знать. А книжку почитать надо. Я тоже развиваюсь в этом направлении.]]— Да. — Николай Николаевич опять посмотрел на часы. — Мне уходить пора. В общем, удачной тебе смены, Денис. Если какие-то проблемы — вызывай. И кнопку сразу жми, если буянят. Хай приедет кнопка и жару даст дуракам. Понял?
— Понял. — вы крепко пожимаете руку Николаю Николаевичу.
Начальник охраны ушел так же, как и пришел — легко и с привкусом хитроумности. Вы проследили за ним в окно — он сел в старенький опель, что-то пописывая в телефоне. Спустя минуту Николай Николаевич завелся и уехал домой.
[[Стоять остаток смены.]]Редкие покупатели все же посещали вас не с намерением купить что-то во имя опохмела, но из привычного потребленческого безумия. Об этом безумии было написано немало — последние годы его стремятся особенно выпучить, осмеять, создать некий архетип буржуазно-глобалистического потребленца, не видящего ничего вне товарно-денежной системы, и всецело наслаждающегося сим узеньким мировоззреническим оконцем. В этом оконце все прекрасно: отработать, заработать, потратить. Операция совершена? Повторите. Все остальное — придаток, обслуживающий главный цикл. Конечно же, стоит заметить, что это гипербола — человек в целом мыслит более обширно; но некая связь все же имеет место быть.
Вот один, орудуя большой металлической тележкой в сеточку, несется сквозь ряды. В тележке у него нагромождение товаров: газировка, чипсы, пельмени, нарезаный батон, и многое иное, что вы не в силах заметить из-за порядочного расстояния. Двигается он быстро, глаза его бегают туда-сюда и оттуда-обратно — он страждет от недостатка вещей.
Ваша работа заключается в том, чтобы не мешать людям сходить с ума. Человек никогда раньше не имел возможности питаться так хорошо и полно, как сейчас. По крайней мере, любой человек — не только богачи. Сегодня каждый из нас испытывается на прочность в любом супермаркете, и цена поражения — ожирение. Никогда еще умеренность не возникала у человека так повально не вследствие нужды, но из-за пресыщения.
Но вот к вам наведывается покупатель X.
[[X]].Вы прошлись по кассам, хватая пустующие корзинки. Одна тут, несколько там — вот уже множество несется к общей кипе. Педантично уложив их, неторопливо возвращаетесь к начальнику.
— Николай Николаевич, зарплата в срок будет?
— Да. — Николай Николаевич ответил утвердительно, опять смотря на часы. — Мне уходить пора. В общем, удачной тебе смены, Денис. Если какие-то проблемы — вызывай. И кнопку сразу жми, если буянят. Хай приедет кнопка и жару даст дуракам. Понял?
— Понял. — вы крепко пожимаете руку Николаю Николаевичу.
Начальник охраны ушел так же, как и пришел — легко и с привкусом хитроумности. Вы проследили за ним в окно — он сел в старенький опель, что-то пописывая в телефоне. Спустя минуту Николай Николаевич завелся и уехал домой.
[[Стоять остаток смены.]]Поутру, после прихода руководства в лице Валюшки, вы заметили кое-кого очень важного: смуглый парень бодро перетаскивал ящики со склада в торговый зал. Кажется, что его с удовольствием взяли на работу. Он громко шутил, как-то особенно тепло разговаривал с начальницей, и все у них казалось таким настоящим, таким теплым, что это просто не могло произойти между двумя людьми, видящими друг-друга впервые.
Тогда вы тяжело вздохнули, призадумались. Неужели он позвонил Валюшке сразу же после вашего разговора, и она во внерабочее время, мало того, согласилась с ним пообщаться, но и даже взяла на работу?..
"Что-то погребено в тайне, под этой серой дымкой, туманной пеленой. Какая-то невзрачная, но важная деталь. Ты не так прост, трамвайный попутчик."В супермаркет, пропускаемый автоматическими дверями, входит мужчина средних лет. Его появление подсвечивают лампы на входе, так что лицо его видно лучше, чем если бы это было днем.
Но есть в нем кое-что, что ввергает вас в состояние нерешительности.
У него пробита голова — кровь, понемногу сгущавшаяся у раны, стекала по бровям, и оттуда уже попадала на пол.
Х был одет не очень и богато, но куртка его была целой, не грязной, как и старые изношенные джинсы беловатого оттенка. Разглядывать ботинки и прическу времени решительно не было.
— Скорую вызвать можно? — спокойно спрашивает Х, как будто такое с ним происходило довольно часто.
[[— Да. — вы разворачиваетесь к свободной кассирше. — Лена, вызови скорую на мужчину, пожалуйста.]]
[[— Мужчина, мы ничем не можем помочь.]]
Лена, вынимая телефон из кармашка на жилетке, бегло набрала "103".
Покупатель Х тем временем встал около вас, безропотно дожидаясь возможной помощи:
— По голове меня приложили сильно.
— Это как так получилось?
— Повздорил с бутылкой товарища. — отвечает Х. Он схватился руками за столик, чтобы ненароком не потерять сознание.
— А отвечать на несправедливость будете?
— А я уже. — Х прикрывает глаза. — Моя бутылка оказалась прочнее. — Это как же? Даже скорую не вызовите? — Х чешет затылок, пошатываясь.
— Только кнопку могу вызвать.
— Я понял. — он безропотно разворачивается, проходит сквозь иллюминацию огней прямиком в привокзальную тьму.
След покупателя Х теряется среди полумрака неоновых вывесок, которому всецело и надлежало по справедливости решить его проблему.
— Не слишком ли жестоко мы поступили? — к вам обращается кассирша, сидевшая над кассовым аппаратом.
— Не слишком. Я его месяц назад вместе с кнопкой выводил. Местный алкаш. Веришь? Не хочу ему помогать. Пускай дома зеленкой помажет.